— Тяжкая, братец, тяжкая. Но добра в жизни гораздо больше, чем зла.

— Вроде побольше.

— Добро, добро важно!

— Добро важно, а как же. Делай добро, к тебе оно и воротится.

— Хорошо ты сказал! Мы вот с тобой едем за тридевять земель делать людям добро! И как же это хорошо!

— Хорошо, барин. Лишь бы доехать.

Они проехали рощицу и оказались на развилке. Обе дороги — и та, что уходила налево в поля, и другая, что поворачивала вправо в кустарник, — были занесены, и по ним никто не проезжал.

— Вона наша колея! — Перхуша решительно наклонил правило вправо, самокат с легким скрипом свернул и пополз по занесенному пути.

Доктор только теперь заметил, что уже вовсю смеркается. Он достал часы. Было шесть ровно.

«Как же так? — подумал он. — Сколько же я пробыл у витаминдеров? Неужели почти шесть часов? Сколько часов действует продукт? Надо было уточнить у них...»

Дорога пошла кустарником. Она была вполне приличной, не шире и не уже других проезжих дорог и накатанной, приметной даже в надвинувшихся сумерках. Метель мела все так же, не ослабевая.

После поворота снег понесло им навстречу. Самокат поехал медленней.

Перхуша правил, лошадки тянули, шурша в капоре. Доктор вглядывался вперед.

Вскоре совсем стемнело. Луны не было. Но это не смутило ни доктора, ни Перхушу. Они продолжали свой путь все так же спокойно и уверенно. Доктору показалось, что сама метель показывает им дорогу, заставляя Перхушу править точно против ветра. Из темноты вырывались снежинки, летели прямо на ездоков, и надо было просто сохранять это направление, никуда не сворачивая.

«Двигаться против ветра, преодолевать все трудности, все нелепости и несуразности, двигаться прямо, ничего и никого не боясь, идти и идти своим путем, путем своей судьбы, идти непреклонно, идти упрямо. В этом и есть смысл нашей жизни!» — думал доктор.

Самокат накренился влево, ткнулся носом в снег и встал. Лошади всхрапели и зафыркали.

— Вот и слетели. — Перхуша слез, пошел по снегу и тут же провалился чуть не по пояс. — Тьфу, пропасть...

Доктор тоже слез, отряхнулся от снега.

— Буерак! — крикнул ему Перхуша из ямы. — Слава Богу, сюда не рюхнулися! Подсобите, барин, выбраться...

Доктор пошел к нему, но сам провалился, кряхтя, схватил руку возницы, потянул. Они заворочались в снегу, помогая друг другу. Сперва доктор вытягивал Перхушу из ямы, потом Перхуша, выбравшись, стал помогать оступившемуся доктору. Ворочаясь в снегу, они кряхтели и чертыхались, доктор потерял малахай, Перхуша подхватил его.

Выбравшись из буерака, сидели на снегу, прислонившись к самокату, отдыхали.

— Надо б толкануть самокат, — попросил Перхуша.

— Толкнем! — бодро мотнул малахаем доктор, приподнимаясь. — Покажи — как!

Перхуша уперся в спинку сиденья, командуя лошадям губами задний ход:

— Пр-пр-пр! Пр-пр-пр!

Доктор уперся с другого бока.

С трудом, после четырех попыток они выкатили самокат из ямы. Отдышавшись, сели, поехали дальше. Дорога шла и шла кустами, потом сползла в низину и растворилась в снежной темноте. Различить ее стало совсем невозможно. Перхуша слез, пошел, стал щупать дорогу ногами. Доктор, взявшись за правило, медленно выруливал за ним. Так они проползли низину, выбрались наверх. И здесь Перхуша потерял дорогу. Он ходил кругами, по колено в снегу, проваливался в ямы, спотыкался, падал, снова вставал. Доктор еле различал его фигуру в темноте.

Наконец, вымотавшись вчистую, Перхуша вернулся к самокату, рухнул на колени, обняв самокат:

— Хос-споди...

— Ну, чего? — щурился доктор.

— Провалилася, как сквозь землю...

— Как провалилась? Куда ж она делась?

— А Бог ее знает... Знать, леший нас водит, барин...

— Дай-ка я пойду сыщу.

— Да погодите вы, барин...

Но доктор решительно двинулся в плюющуюся снегом темноту. Сперва он решил пройти вперед, прямо по носу самоката. Но, пройдя по глубокому снегу шагов тридцать, ничего похожего на утоптанную дорогу не нашел. Он вернулся к самокату и пошел налево. И сразу наткнулся на кусты. Доктор обошел их и пошел дальше, стараясь не откланяться от выбранного направления. Но кустарник снова преградил ему дорогу. Он снова обошел его. Снег стал совсем глубоким, доктор провалился в него.

— Ни черта! — плюнул он в колышущийся на ветру куст и устало рассмеялся.

Усталость, темнота и метель не лишили Платона Ильича того удивительного, радостного и бодрого состояния, которое он сегодня получил у витаминдеров.

«Вот и приключение! — думал он, тяжело, с одышкой, шагая по снегу. — Будет что вспомнить. Расскажу Зильберштейну, пусть выставит магарыч, скупердяй...»

Он стал обходить куст, но споткнулся обо что-то, упал. Малахай слетел с головы. Доктор сел и некоторое время сидел, подставив метели разгоряченную голову. Потом надел малахай, пощупал в снегу. Он споткнулся о большой валун.

«Ледники... великие ледники... прошли по всей Руси, принесли камни. И началась новая эра человечества: человек взял в руки каменный топор...»

Опершись о камень, он встал. И пошел назад, по своим следам. Но вскоре сбился и снова почему-то вышел к камню.

«Я сделал круг», — подумал доктор.

И вслух спросил:

— Почему?

Таращась в темноту, он разглядел свои следы. Снова пошел по протоптанному только что пути. И снова вышел к камню.

«Бред!»

Он рассмеялся, снял пенсне, в сотый раз протер его своим белым, бьющимся на ветру шарфом. Снова обошел загадочный куст. По следам получалось, что он ходил все время по кругу.

«Не может быть. Я же каким-то образом дошел до этого куста?!»

Доктор вспомнил, что первый раз обходил куст справа. Двигаясь от камня, он обошел его слева. Но следов, ведущих к кусту, не было. Он плюнул и пошел прямо. И вскоре неприятно напоролся на еще один куст. Ветви его болезненно содрали с лица доктора пенсне.

— Черт тебя побери... — Он поймал болтающееся на шнурке пенсне, надел, обошел куст, двинулся дальше.

Впереди была темень и метель. Глубокий снег под ногами не кончался. И в этом снегу не было ни дороги, ни следов человеческих. Доктор пролез по снегу еще немного и остановился. Он почувствовал, что снег набился в сапоги и ногам холодно. Возвращаться к проклятому кусту ему совсем уж не хотелось. Он набрал в легкие побольше воздуха и крикнул:

— Козьма-а-а-а!

В ответ лишь выла метель.

Он закричал снова. Справа послышалось что-то вроде ответного крика. Доктор пошел на голос. Снег стал таким глубоким, что ему приходилось буквально лезть по нему, барахтаться, оступаясь и проваливаясь. Измученный и тяжело дышащий, наконец, он вышел к самокату. Тот безжизненно стоял, заносимый снегом и напоминающий в темноте большой сугроб. Запорошенный снегом Перхуша сидел в нем, съежившись. Он никак не прореагировал на появление доктора.