— А мы пугнем их! — решительно слез с самоката доктор, зашел сзади, стал отстегивать саквояж.

— Еще два... — заметил Перхуша двоих волков слева, подальше.

Перевел взгляд вперед и различил еще одного волка, спокойно пересекающего вдали залитое луной поле.

— Пять! — крикнул он доктору.

Волки завыли.

Лошадки захрапели и испуганно загреготали.

— Ня бойсь, не отдам! — захлопал Перхуша рукавицей по капору.

Доктор, с трудом отстегнув запорошенный снегом саквояж, принес его, кинул на сиденье, раскрыл, нашел небольшой тупоносый револьвер, взвел курок:

— Где они?

— Вона, — махнул рукавицей Перхуша.

Доктор сделал четыре шага по направлению к волкам, но тут же, сойдя с дороги, провалился в снег. Прицелился в кусты и три раза выстрелил, озаряя желтыми всполохами и без того хорошо освещенную холодным светом равнину.

От выстрелов у доктора зазвенело в правом ухе.

Волки неспешно побежали вправо, все пятеро, один за другим. Доктор увидел их:

— А, вот вы...

И выстрелил по ним еще два раза.

Волки бежали так же неспешно. И вскоре пропали за кустами.

— Ну вот. — Доктор сунул пахнущий порохом револьвер в карман, повернулся к Перхуше: — Путь свободен!

— Путь-то свободен... — Перхуша завозился, открывая капор. — Да лошадки-то тово...

— Чего — тово?

— Боятся они запаха волчьего.

Доктор глянул в сторону убежавших волков. Волки пропали в поле.

— Так их и след простыл! — тряхнул он малахаем. — Какой уж запах?!

Не слушая его, Перхуша откинул рогожку. Лошади стояли в капоре молча. Поворотив морды, они посмотрели на Перхушу.

— Ня бойсь, никому вас не отдам, — сказал он им.

Они молча поглядывали, прядая крохотными ушами. Глазки их поблескивали в лунном свете.

— Чего они? — наклонился над капором доктор.

— Постоят малость, — почесал под шапкой Перхуша, — а потом и тронемся.

— Чего — постоят?

— Спужались они малость.

Доктор внимательно посмотрел на Перхушу:

— Ты, братец, вот что: дурака не валяй со мной. Спужались! Мне что тут — ночь с тобой валандаться?! А ну — садись! И погоняй их, мать твою! Живо! Спужались! Я те дам — постоять! Настоялись уж! А ну — живо!

Громкий голос доктора разнесся кругом.

Перхуша послушно стал накрывать лошадей. Доктор сел на свое место, положив саквояж в ноги, потрогал пакет с пирамидами — цел.

Перхуша сел рядом, взялся за правило, поддернул вожжи, чмокнул губами:

— Н-но, родимыя.

В капоре было тихо, словно он опустел. Переведя взгляд на доктора, Перхуша снова чмокнул:

— Но!

Тишина в капоре не нарушилась.

— Ты что, издеваешься надо мной? — прищурился доктор, теряя терпение. — А ну — дай сюда кнут! Открывай!

Он выдернул кнутик из чехла.

— Не пойдут они, барин.

— Открывай, говорю!

— Не надо, барин. Их от волков оторопь берет. Пока не отойдут — не поедут. Я однова два часа простоял так под Хлюпиным...

— Откры-вай! Открывай! — закричал доктор и с силой толкнул Перхушу.

Тот свалился с облучка, теряя шапку, заворочался в снегу. Доктор неловко спрыгнул, сам стал срывать рогожку с капора:

— Постоять! Я те дам — постоять! Там люди гибнут, а он — постоять!

Держа шапку в руке, Перхуша подошел к доктору:

— Барин, не надо.

— Я тебе покажу — постоять... — бормотал доктор, срывая заиндевевшие петли рогожи с карабинов.

Он вдруг понял, что Перхуша, этот бесцельный, никуда не стремящийся человечек, с его разболтанной неторопливостью, с извечной мужицкой надеждой на авось и есть то, что препятствует пути доктора, его прямому движению к цели.

«Трухлявый мудак!» — зло подумал о нем доктор.

Сорвав рогожу наполовину, он откинул ее.

Лошадки, облитые луной, стояли, словно фарфоровые, уставившись на доктора.

— А ну-ка — па-а-шли! — замахнулся кнутиком доктор, но Перхуша схватил его руку:

— Барин...

— Да ты что? — Доктор рывком освободил руку. — Ты что? Ты — саботировать?

— Барин... — Перхуша протиснулся между доктором и самокатом. — Не бейте их.

— Да я тебя... под суд отдам, подлец!

— Барин, не трожьте, они не битыя у меня...

— А ну — отойди!

— Не отойду, барин.

— Отойди прочь, мудак!

— Не отойду.

Доктор отшвырнул кнутик, размахнулся и хрястнул Перхушу кулаком в лицо. Перхуша бессильно повалился на снег.

— Меня бейте, а их — не дам! — почти выкрикнул он таким сдавленным и отчаянным голосом, что доктор замер с поднятым для нового удара кулаком.

«Что это я?» — удивился своей ярости доктор и отступил назад.

Перхуша заворочался в снегу, сел, привалившись к самокату, поднял шапку. И стал молча нахлобучивать ее. Птичье лицо его, как показалось доктору, все так же улыбалось. Надев шапку, Перхуша так и остался сидеть.

Удивительно, что лошадки по-прежнему молчали.

Доктор тяжело вздохнул, отошел, достал папиросы и закурил.

Совсем вдалеке завыл волк.

«Глупо как... — подумал доктор. — Вышел из себя. Почему? Все же вроде обошлось, и метель улеглась. Но он не хочет ехать... Бред какой-то!»

Он вспомнил, что последний раз бил человека по лицу у себя в Репишной, когда вязали трех парней, наевшихся мухоморов. Одного ему пришлось дважды ударить.

«И вот опять угораздило...» — с досадой подумал доктор и бросил недокуренную папиросу.

Подошел к Перхуше, присел. Положил ему руку на плечо:

— Козьма, ты... не серчай.

— А чего... — усмехнулся Перхуша.

Доктор заметил, что из разбитой губы у того идет кровь. Он вытащил свой носовой платок, приложил к Перхушиному рту.

— Да ладно, барин... — Перхуша отвел его руку, сплюнул.

Доктор подхватил его под руку, стал приподнимать:

— А ну, давай.

Перхуша приподнялся, встал, опираясь спиной на самокат. Приложил к губе рукавицу.

— Не серчай, — хлопнул его по плечу доктор. — Устал я просто.

Перхуша усмехнулся.

— Ехать надо, — качнул его легкое тело доктор.