Но зря. Мельников посчитал лучшим не дергать удачу за хвост. Ведь, как ни крути, я стала его единственной защитой от кошмара, и злить меня он посчитал опасной затеей.

И остатки совести все еще бродили по закоулкам его пропащей души. Максим скорчил лицо и выдавил из себя мужицкое полупризнание:

– Я так виноват перед тобой… Прости.

Я еще немного подождала продолжения, прикурила молча и получила извинения другого рода:

– Я могу тебе чем-нибудь помочь?

– Можешь. Но не мне, а себе.

– Чем? Как?

– На месяц ты должен исчезнуть из города.

– А папа? – вскинулся губернаторский сын.

– Вот прежде всего для папы ты и должен исчезнуть.

– Куда? За границу?!

– Зачем же так радикально? Для папы ты должен встать на путь исправления. Поедешь в деревню. В коммуну при монастыре. Вот адрес, – я протянула кусок картонки, – отец настоятель будет тебя ждать.

– Подожди, подожди… Какая коммуна?!

– Для бывших наркоманов, – невозмутимо объяснила я. – Ты должен поехать в деревню, в монастырь.

– Ты это серьезно?

– Абсолютно. У твоего отца должно появиться желание тебя отмазать в случае чего. А для этого ты обязан стать сыном, за которого стоит бороться. Иначе он тебя сдаст. Прости, но это так. Наркомана, пьяницу и дебошира защищать бесполезно. Ты снова сорвешься.

– Сонь… Я в деревне?!

– Да! Ты что, ради спасения собственной шкуры и карьеры отца не можешь месяц на жаре морковку пополоть?! Я же не в концлагерь – на хлеб и воду – тебя отправляю! Ты можешь проявить усилия ради дела?! Или… привык – папа отмажет, папа поможет!

– Да нет… Если надо… я поеду.

– Надо, – жестко кивнула я.

– Сегодня?

– Желательно. Попрощайся с папой, собери пожитки и в деревню, в глушь. Исправляться.

– Круто, – фыркнул мой «картежник».

– А ты как думал. За все надо платить. И прополка морковки на жаре не великая цена.

– Кстати, о цене, – вскинулся вдруг Макс. – Я хочу дать денег этой женщине.

– Обязательно, – согласилась я. – Но анонимно.

– Ты передашь?

– Передам.

Максим прошел в комнату и вернулся уже с кредиткой в руке:

– Вот. Бери. Тут денег много. Дай женщине, сколько считаешь нужным… И это… работягам твоим, если потребуется, или куда еще… Не экономь. Я балбес богатый, – усмехнулся он. – Отец для меня трастовый фонд открыл. Папахен у меня товарищ предусмотрительный, с губернаторами, сама знаешь, всякие неприятности случаются.

Кредитку я взяла. Так как посчитала справедливым, если моим московским помощникам будет заплачено из кармана пока что не исправившегося прохвоста.

Вечером со всей возможной изобретательностью я устроила для Туполева интимный ужин. Шампанское, свечи, я в духах и пеньюаре, на тарелочках икра, моллюски и макароны по-флотски – любимое с детства кушанье Назара Савельевича.

Жизнь налаживалась. Ирина Яковлевна была сегодня сама любезность, муж отбросил хмурость и сыпал шутками и комплиментами. Я, вдыхая полной грудью аромат свечей и собственного парфюма, щурилась сытым котенком.

Жизнь прекрасна!

Через восемь дней меня арестовали в аэропорту Шереметьево-2.

Я сидела на открытой террасе второго этажа и, почти не чувствуя ночного холода, слепо смотрела на бледно-голубую полоску зари, появившуюся над лесом. Я не спала уже двое суток. Кратковременное забытье сном назвать нельзя. Впервые, на сколько себя помню, у меня пропало желание жить. Есть, спать, дышать и думать. Все заслоняло мужское лицо, застывшее в презрении. Как только я закрывала глаза, память вновь бросала меня в кошмар пережитого. Я видела перед собой лицо Назара. Пустое, каменное — неверящее.

– Назар, ты должен мне верить! – молила я. Хватала его за руку, но он ускользал. Брезгливо морщился, отворачивался к пограничникам и, не замечая меня, решал вопросы. – Назар, я не наркоманка! Ты же это понимаешь!

Сначала, в очереди на таможню, возле меня покрутился и остановился рыжий спаниель. Потом равнодушный конопатый таможенник попросил предъявить для проверки мой кофр с духами и косметикой, потом он вынул из бокового кармана кофра крошечную, похожую на плоскую пудреницу, золоченую коробочку для пилюль и, ловко поддев ногтем хитрый замочек, заглянул внутрь.

– Что это за порошок? – невозмутимо спросил таможенник, предъявляя мне овальную выемку, наполовину заполненную белой пылью.

Я вытянула шею и посмотрела внутрь коробочки. Только что, три минуты назад, я сказала, что не везу с собой запрещенные к провозу медицинские препараты или наркотические вещества. Я еще не верила в происходящее, но точно знала: эту антикварную коробочку для пилюль, подаренную мне когда-то свекровью, я практически не использовала и уж точно не брала с собой в поездку. Таблетки я, по обыкновению, держала в аптечных упаковках, попробовала как-то пофорсить и переложила в пудреницу аспирин, но потом нашла эту затею пустым баловством и убрала коробочку в туалетный ящик под зеркалом.

Чувствуя, как сжимается от страха горло, я извлекла наружу звук:

– Не знаю.

– Это ваша сумка?

– Да.

– Вы собирали ее сами? – продолжал расспросы парень в веснушках.

Я оглянулась на Туполева, сглотнула и выдавила:

– Да.

– Пройдемте со мной, – сказал таможенник и передал остальную очередь напарнику.

В коробочке, извлеченной из моей сумки, оказался кокаин. Я плакала, клялась и умоляла сделать мне экспресс-анализ мочи:

– Я не наркоманка! Я в жизни не притрагивалась к кокаину, не глотала «колес»!

Анализ мне – по моему же требованию – сделали. Он дал положительный результат. Я была уничтожена, раздавлена, убита.

– Теперь мне многое становится понятным, – впервые глядя мне прямо в глаза за все время с начала таможенного расследования, сказал Назар.

– Что?! Что тебе становится понятно?! – Я еще сопротивлялась, еще не верила и надеялась: это ошибка! Со мной не могло такого произойти. – Когда-нибудь я давала тебе повод так обо мне думать?!

Туполев склонился ближе и прошептал:

– Презентация отеля. Помнишь? Нет? А я помню. Ты была стеклянная!! И теперь я понимаю почему.

Я схватила его за руку:

– Назар, ты ничего не знаешь, меня подставляют… меня подставили!!

– Не ври! – выдернул руку Туполев.

– Мне подсунули отравленную сигарету!!