– Я понимаю, мама. Оттого мне и так тяжело сейчас.

– Верю.

– Джилл часто пишет? – решила Наталья отвлечься от тягостной для нее темы.

– Да, как обычно. Почти каждый день. Раньше, во время войны, она была ограничена в возможностях связаться со мной, но Шелленберг частенько баловал ее. Как только увидит, что Джилл заскучала, сразу говрит: ладно, мол, сходи, позвони маме, скажешь, я разрешил. А теперь у кого ей просить разрешения? Американское командование далеко, в Вашингтоне. Вот она и перешла на письма. Правда, наладила канал через французский МИД, где работает, так что письма приходят с дипломатической почтой очень быстро. Позволь, я зачитаю тебе последнее. – Маренн встала, подошла к столу, взяла сложенный вчетверо лист бумаги, развернула его и начала читать: «Каждый вечер, когда Пауль приезжает из клиники, а я возвращаюсь из министерства, сразу после ужина мы берем Женевьеву и втроем поднимаемся в твой кабинет, где и сочиняем сообща письмо. Мы очень, очень без тебя и Натали скучаем. Как жаль, что вы обе постоянно заняты и не можете писать нам так же часто, как мы вам. А нам хочется знать обо всем, что у вас там происходит. Нам интересен каждый ваш шаг. Мамочка, я даже и подумать не могла, что мне снова придется ждать тебя с войны… – голос Маренн дрогнул, – …но утешает, что ты теперь там не одна, а с Натали. Я тоже не одна здесь. Со мной Пауль и Женевьева. Втроем ждать не так страшно, как одной. Раньше, когда ты уезжала на фронт, меня успокаивал Ральф. А теперь успокаивает Пауль».

– Они все-таки сблизились, – улыбнулась Наталья. – Молодец Пауль, проявил терпение. Мне кажется, он очень подходит нашей Джилл.

– Пауль был влюблен в Джилл еще в Берлине. Просто тогда там все рушилось, а она встречалась с Ральфом. А потом одна за другой последовали напасти: смерть Ральфа, тяжелое ранение Джилл, ее проклятая опухоль, от которой с трудом удалось избавиться. Но я рада, что Пауль не забыл свою любовь к Джилл. Мне было бы намного тяжелее покидать дом, оставляя ее там одну. – Вздохнув, Маренн вернулась к письму: «Айстофель грызет тюбики с зубной пастой точно так же, как тот Айстофель, который был у нас раньше. Женевьева его ругает, как ругала когда-то Агнесс. Клаус приучил пса понимать только немецкий язык, и теперь тот совсем не слушается Женевьеву, когда она говорит с ним по-французски. Вот сейчас у нас в Версале идет дождь, барабанит по оконному стеклу. А Женевьева взяла зонт и повела Айстофеля на прогулку. Пауль пошел с ними, чтобы помочь в случае чего. Когда вы с Натальей уехали, Айстофель несколько дней тосковал, бродил как неприкаянный…»

Наталья отошла к окну. В лунном свете неподвижно серебрились широкие листья пальм, таинственно поблескивал храм Будды.

– А что Джилл пишет о Франце? – спросила она, не оборачиваясь.

– О Франце, к сожалению, всего один абзац, – ответила Маренн и зачитала: «Вчера приезжал Франц. Спрашивал, когда вернется Натали. Сказал, что на днях заедет снова. Недолго поиграл с Паулем в теннис, но все время был грустен. Мне показалось, что он сильно осунулся и похудел».

– Мне нужно выбрать одного из двух, а я никак не могу на это решиться, – глубоко вздохнула Наталья.

– Если не выберешь сама, – подошла к ней, сложив письмо дочери, Маренн, – за тебя это сделает жизнь. Так всегда бывает. Но выбор ее, к сожалению, не всегда оказывается лучшим. Словно в насмешку над твоей нерешительностью. Правда, осознаешь это не сразу. Так что советую не доверять фатуму, а выбирать самой. Как бы трудно тебе при этом ни было. Я хорошо запомнила уроки жизни: когда слишком долго с чем-то тянула, она жестоко меня за это наказывала.

– На самом деле изначально я хотела всего лишь позлить Франца, – Наталья повернулась лицом к лотосам, – а оно вон как все закрутилось…

– Так всегда и бывает, девочка моя.

Покинув базу, отряд двинулся на запад, в сторону долины А-шу. Вокруг поднимался влажный тропический трехъярусный лес. Неожиданно тропинка круто свернула и уткнулась в реку. Та протекала в узком, довольно глубоком ущелье и полностью преграждала путь.

– Черт, придется как-то переправляться, – зло сплюнул капитан Роджерс. – Ширли, Коул, осмотреть объекты! – он указал на несколько стоявших на самом краю обрыва обветшалых тростниковых хижин. – Джонс, ты тоже с ними! – это уже относилось к высокому чернокожему солдату. – Узнайте, есть там кто-нибудь?

– Никак нет, сэр, пусто, – доложил Джонс, вернувшись через несколько минут. – Жилища заброшены и, судя по всему, давно.

– Хорошо… – Не успел Том закончить фразу, как прогремели два взрыва и две хижины взлетели в воздух. – Что еще за шутки? – нахмурился он. И подозвал лейтенанта: – Тоберман! Кто это там развлекается?

– Это наши новенькие, Ширли и Коул. Им не терпелось повоевать, вот они и забросали хижины гранатами, – отчитался тот, пряча глаза.

– Своим баловством они обнаружили всех нас! – не на шутку разозлился капитан. – Ишь, повоевать им захотелось! Немедленно прислать ко мне обоих!

– От взрывов они получили ранения, сэр.

– Этого нам только не хватало, черт бы их подрал! Док! – Роджерс повернулся к Наталье. – Тут два наших чудика на собственных гранатах подорвались, взгляни на них.

В сопровождении Тома она подошла к пострадавшим.

– Ой, мамочки, – стонал один из солдат, держась за явно поврежденную ногу.

Второй тоже поскуливал, но тихо, стиснув зубы.

– А ну, быстро смолкнуть! – прикрикнул на них Роджерс. – Приступай, док.

– Ничего серьезного, – вынесла вердикт Наталья, закончив осмотр. – Поверхностные повреждения, мелкие осколки под кожей. Пустяки, в общем.

– Считаешь, что можно обойтись без вызова вертушки? – спросил Роджерс.

– Какая вертушка, кэп? – улыбнулась Наталья. – Пока я не вижу необходимости даже в срочной перевязке. Осколки, повторяю, очень мелкие и глубоко в ткани не проникли: засели буквально под кожей. Угрозы для жизни нет даже призрачной, и парни вполне могут потерпеть до ночи. А когда встанем на ночлег, обработаю их раны хоть при свете фонаря, хоть при свете луны.

– Что ж, тогда не будем задерживаться, – удовлетворенно кивнул капитан. И скомандовал: – Всем по местам, спускаемся в каньон! – Потом, уже на ходу, повернулся к Наталье и спросил вполголоса: – Ты получила мои цветы?

– Получила, – так же негромко ответила она.

– Понравились?

– Да. Очень. Но мысленно я все равно ругала тебя. Думала уже, что ехать мне придется не сюда, а в госпиталь. Тебя ведь легко могли подстрелить!

– Но не подстрелили же, – довольно ухмыльнулся он. – Тем более что меня прикрывали «ганшипы»: они палили, а я рвал лотосы.

– Это ж надо было до такого додуматься! – всплеснула руками Наталья. – Небось уйму ракет потратили?

– Не жалко.

– С ума вы все сошли, точно.