– Пожалуйста, садитесь.

Паства, покашливая и вздыхая, начала усаживаться, чтобы прослушать проповедь. Бабуля уронила подбородок на грудь и задремала.

Джемма разглядывала сидевших перед ней. Ей очень нравилось исподтишка наблюдать за людьми, отгадывать их маленькие драмы. Сегодня в церкви была пара с крохотным ребенком. В самом начале мессы малыш раскапризничался, и родители сразу рассердились и принялись паническим шепотом говорить друг другу, что делать. Ребенок в конце концов заснул, и Джемма увидела, как мужчина протянул руку и похлопал женщину по колену. Женщина осторожно подвинулась к нему и дружелюбно прижалась плечом. Очень мило…

У мужчины были очень густые каштановые волосы. У Маркуса были похожие… И вообще, его затылок был совсем такой же, как у Маркуса.

«Выдумала тоже!» – оборвала себя Джемма. И совсем он не похож на Маркуса. Вспомни лучше про голову Чарли! Про эту прелестную лысеющую голову!

Но было поздно. Маркус решительно оттеснил Чарли из воспоминаний.

– Что ты, блин, делаешь?

Это было последнее, что сказал Маркус перед тем, как выпустил руку Джеммы, шагнул с бордюра и в следующую секунду умер.

Не самый лучший выбор для последних слов. Она слышала от него слова куда более приятные. Много чего он ей говорил милого… романтичного… страстного.

Только вот сейчас, до того, как вспомнить единственное «Я люблю тебя», ей пришлось вспомнить вот это: «Что ты, блин, делаешь?»

А делала она следующее: наклонилась, чтобы подобрать приглашение на свадьбу, непонятно как выпавшее из надежно перевязанной квадратной пачки, которую она крепко сжимала в руке.

– Ой! – вскрикнула она.

Выходит, приглашения рассыпа́лись все то время, пока они шли от машины?

Маркус выпустил ее руку. Джемма потянулась за конвертом. Послышался визг тормозов, похожий на крик испуганного зверя.

Она подняла глаза и увидела, как Маркус летит в воздухе. Он был крупный, Маркус, но летел легко, как тряпичная кукла, страшно и нелепо болтая руками и ногами.

Но упал он не как тряпичная кукла. Он рухнул на дорогу, со стуком ударившись о бетон.

И затих.

– Боже милостивый! – услышала Джемма мужской голос.

Бежать… Она понимала, что должна сейчас бежать к нему.

Открывались двери машин. Люди толпились на мостовой, давая друг другу срочные и важные указания.

Через несколько секунд вокруг Маркуса образовалось плотное кольцо, а Джемма все стояла, зажав в руке приглашения на свадьбу.

Это было что-то очень большое. Такое, в чем могут разобраться только взрослые. Сильные, как отец, мужчины и толковые, как мать, женщины. Способные люди.

Она осторожно положила пачку с приглашениями на мостовую и стояла, безвольно свесив руки по бокам, ожидая, когда кто-нибудь скажет ей, что делать.

Потом вдруг тело начало двигаться само, побежало через дорогу, руки заколотили по плечам и спинам людей, чтобы они уступили ей место. Она слышала собственный крик: «Маркус!» – и его имя звучало для нее незнакомо, будто она его выдумала.

Через две недели после похорон она вернулась на работу. Ей казалось, что она слетала в гости на другую планету. В тот год она преподавала во втором классе и, когда вошла к ученикам, увидела страшную картину: двадцать четыре семилетних ребенка сидели на своих местах, положив руки на парты, и ловили каждое ее движение.

Не шалили даже самые озорные. Даже Дин, которому не хватало внимания ни на что, и тот не издавал ни звука. А потом они начали один за другим подходить к ее столу и молча давать что-нибудь. Батончики «Марса»… Пакетики чипсов… Самодельные открытки…

– Мне очень грустно, что вам грустно, мисс Кеттл, – сказал Натан Чипмен чуть виновато, протягивая ей мокрую шкурку от банана. Он потянулся к ней и доверительно прошептал на ухо, обдавая шею теплым дыханием: «Я даже сам немножко плакал».

Джемма положила голову на стол и услышала, как из ее горла вырываются рыдания, как по классу топают детские ноги, как детские руки, утешая, похлопывают ее по плечам и гладят волосы.

– Не плачьте, мисс Кеттл. Не плачьте…

«Что-то со мной не так, – подумала она. – Что-то со мной совсем не так».

Ей исполнилось всего двадцать два года, но она чувствовала себя вымотанной, старой, никому не нужной кошелкой.

В тот день, после уроков, ее обуяло совершенно неожиданное желание пойти на исповедь. Она так и сделала, удивляясь самой себе. О своем католическом воспитании все сестры давным-давно позабыли, и теперь ей казалось, что она участвует в непонятном ритуале какого-то таинственного культа.

Но как только она опустилась на колени в пропахшей пылью исповедальне, как только увидела сетчатое окошечко, а за ним – нечеткий профиль священника, она перекрестилась привычным с детства движением и произнесла тихим дрожащим шепотом: «Благослови меня, отец, ибо я согрешила. Моя последняя исповедь была шесть лет назад. С тех пор мои грехи таковы…»

И тут она остановилась и подумала: «Дорогой Иисус! Что же, черт побери, я здесь делаю?»

– Ммм… С тех пор мои грехи таковы… Да…

Она еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться.

– Не торопитесь, дорогая, – поощрительно сказал ей священник, и ей захотелось честно рассказать ему все-все, потому что он ласково говорил с ней, потому что она хотела отпущения своих грехов, вспоминала, каким был отец Маркуса на похоронах, как он рыдал, так что не мог стоять на ногах, и тяжелый ком вины сдавливал ей горло и мешал дышать.

– Простите меня, – сказала она. – Простите, пожалуйста, что отнимаю у вас время.

Она встала с колен, вышла из исповедальни и направилась на улицу, к солнечному свету.

Через год или два она перестала чувствовать себя виноватой.

Иногда ей казалось, что она вообще перестала чувствовать.

После мессы, как у них было заведено, Джемма отвезла бабулю к себе домой – выпить чая и сделать маникюр.

Сестры Кеттл, вслед за дедом, продолжали следить за бабушкиными ногтями. Каждый воскресный вечер сорок три года подряд, до самой последней недели перед смертью, он делал своей жене прекрасный маникюр, расставлял на столе лак, пилку и ацетон с той же профессиональной тщательностью, с какой раскладывал инструменты у себя в сарае. «Не волнуйся, милый, все прекрасно получилось», – нетерпеливо говорила бабуля, пока он критически рассматривал под лампой накрашенный ноготь мизинца и строго хмурился. «Если только работа стóящая», – бубнил в ответ дедуля.

Джемма сильно сомневалась, что дедуля одобрил бы то, что у нее получилось. Хотя она сосредоточенно покрывала лаком каждый ноготь, тихонько ругаясь и ерзая на стуле, лак все равно ложился полосами и комками.

Но ей было все равно. Бабуле всего лишь нужен был предлог, чтобы посидеть и поболтать. Сегодня она рассказывала, как дедулю в свое время повысили до управляющего и как он впервые в жизни повязывал галстук, чтобы идти на работу.