— Так какой России ты служишь — «той, которую мы все потеряли»? Отчего мы смеемся — да ты не поймешь! Что ты сделал для России, урод? Вот я — убил больше двухсот немцев. Что ты вякаешь о «вольности дворянской»? Чтобы целая шобла бездельников жрала в три горла, считала себя элитой и ни черта не делала: «Любите нас за то, что мы есть, такие гордые и красивые»? Это и есть Россия, которую кто-то потерял, гимназистки румяные и господа юнкера? Вякаешь: «легко бить связанного человека»? А хочешь, я тебя развяжу? И убью. Нет, если ты со мной справишься, тебя не отпустят, а пристрелят, но ты можешь попытаться захватить с собой хоть одного из своих врагов. Что, ты даже не знаешь, что убивать можно и голыми руками? Или зубами вцепляться в горло, если не осталось ничего другого. Так какой же ты русский офицер? Ты — быдло, и не смей обижаться, когда к тебе так.

Что и требовалось доказать: слезы у мужчины, быдло, дозволительны лишь когда погибает друг или горе его стране, но никак не из жалости к себе! Воешь, отчего мы не оставим в покое «этот последний кусочек той России, пусть даже среди чухны»? А отчего мы должны уважать ваше право жить так? Когда в восемнадцатом эта чухна убивала русских за то, что они русские — не белые или красные, а просто русские, — где были вы и отчего остались живы? Согнулись перед чухной, втайне молясь за единую неделимую? Так не обижайтесь, если вас согнут еще и еще. Нам нужна эта земля — и вы будете здесь жить, только если мы дозволим.

А теперь давай уточним кое-какие детали твоего рассказа. И сколько раз я замечу неточность, столько раз я в конце сделаю тебе очень больно. Знаешь, сколько по мелочи можно отрезать у человека, чтобы он еще был жив и в сознании? Итак…

Возвращаться, как доедим сейчас уху? Трофейная лодка — вот она, даже мотор есть — курс на Лавенсари, и радио нашим, по пути встретят? Так вшестером и с пленным разместиться трудно, а ведь еще и «миноги» надо куда-то деть. Да и незаметно уйти не удастся. Пост на маяке, по-нашему СНиС, как бы у нас там шла служба по уставу? Командир, или замещающий его, постоянно на вахте у телефона, еще сигнальщик-наблюдатель с оптикой бдит за окружающей обстановкой, и часовой внизу, с винтарем или «суоми», бдит против диверсов или партизан. Нет здесь партизан, но так положено — не бывает военного объекта без охраны-обороны; ну, а если бы были партизаны, так вместо одного часового бдило бы целое отделение в дзотах с пулеметами. Этот говорил, что вроде гарнизон там неполный, да еще пьянка вчера была, а напиваются финны куда там русским — но уж на телефоне кто-то сидеть обязан, просто из самосохранения — а вдруг начальство вспомнит и позвонит? — как и наблюдатель должен быть, иначе что это за пост СНиС, не совсем же они на службу болт забили! Ночь светлая: в возне около островка ничего подозрительного не усмотрят, но лодку, уходящую в открытое море, заметят обязательно — а дальше доклад в штаб и радио ближайшим патрульным катерам.

Значит, остается вариант отхода с шумом? Как если бы вдруг сейчас у вон того причала возникла немецкая БДБ с ротой фрицевской десантуры, да еще пара-тройка «шнелль-ботов» в довесок. Тогда радио нашим, и очень скоро здесь будет жарко: прилетят штурмовики с Лавенсари, и подойдут катера — вот только у финнов на аэродроме тоже что-то есть, а еще батарея, откуда говорливый фельдфебель, немецкие восемь-восемь четыре штуки до нас хорошо достанут, а еще мины по пути. И все внутри восстает против такого нарушения основного принципа «прийти тихо и уйти незаметно».

Так что самое лучшее — это устроить финнам на посту Варфоломеевскую ночь. Пятеро тыловых — это нам на один зуб, особенно если первый ход наш. Самое простое, нам втроем нацепить финские тряпки и в открытую грести к маяку — в сумерках сразу не отличат, и если кто-то там не спит и выйдет встретить — ну, значит, сразу минус один или двое противников; сколько их там останется — это даже не смешно. После чего берем еще одну лодку, даем радио нашим и с комфортом отваливаем. Шанс наскочить на финнов невелик, и наши будут близко.

А уха вкусная была. После войны, может быть, сюда приеду — на рыбалку.

Нью-Йорк, 1970 (альт-история)

— Дамы и господа, мы собрались здесь на презентацию книги выдающегося общественного деятеля нашего времени, правозащитника, князя Дмитрия Пащенко «Россия, которую мы потеряли». Позвольте мне, от лица всех собравшихся, поздравить этого замечательного и, не побоюсь сказать, святого человека, непримиримого борца с коммунистическим режимом. Потомственный российский офицер, он отважно сражался против советской оккупации в рядах армии маленького, но гордого северного народа, тяжело раненным в бою был взят в плен и, в нарушение всех международных соглашений, провел пятнадцать лет в ужасных сталинских лагерях. И лишь когда он вырвался наконец на Запад, судьба и бог воздали ему по справедливости: участие в телепроекте Би-Би-Си «Подлинные хроники русской истории», работа на радиостанции «Зерцало свободы» и в журнале «Трибунал времени», основание всемирно известного «Фонда борьбы за свободу угнетенных народов» и, как вершина, работа в Заграничном Монархическом Совете, где князь Пащенко является бессменным председателем Комиссии по противодействию фальсификации истории. Такие люди, как князь Пащенко, это живая честь и совесть русского народа, они показывают своей жизнью, что и по ту сторону стального занавеса есть люди, для кого свобода и демократия не пустой звук — и за чьи права и свободу западный мир должен бороться, в надежде, что когда-нибудь, пусть не мы, но наши потомки, может быть, увидят конец бесчеловечной Империи зла СССР и вхождение России и прочих угнетенных ею стран в мировое сообщество подлинно демократических народов.

Дамы и господа, сегодня князь Пащенко является самым перспективным и энергичным деятелем российской эмиграции и самым яростным бойцом за чистоту монархической идеи. А также, после практически уже решенного отстранения Владимира Кирилловича — этого самозванца, не имеющего никакого права на титул «великий князь» даже по законам Российской империи! — с поста Председателя Монархического Совета, именно князь Пащенко — первый кандидат на это место, по сути, равноценное исполнению обязанностей признанного Императора Всероссийского. Так неужели никто не пожертвует Дмитрию Первому, будущему императору российского государства?

Что значит «были Дмитрий Первый, и даже Второй»? В семнадцатом веке — вы вспомните еще времена фараонов! Это были самозванцы, не имеющие никаких законных прав, поддержки в народе России, а главное, одобрения мировой общественности! А князь Пащенко, как вам известно, является личным другом английской королевы и нашего президента!

Солженицын А. И. Автобиографический роман.

Нью-Йорк, 1985 (альт-история)

Я патриот России. Но не так, как это понимает толпа.

В сельской школе, где я зарабатывал на жизнь учителем, отказавшись от служения ненавистному сталинскому режиму, работал некий Олег В. Не довольствуясь историей, за которую был ответствен, он с фанатизмом занимался так называемым «военно-патриотическим воспитанием». Организовывал военные игрища, походы, бег по лесу с учебными ружьями, стреляющими краской, и махание руками-ногами на стадионе по вечерам. А главное, отравлял детские неокрепшие души — даже не тем, что воспитывал в детях агрессивность, жестокость, солдафонский дух, а внушением им ложных понятий «долга», «служения», «чести». Мы здоровались, встречаясь каждое утро.