Он был высоким и сильным, я – маленьким, но, даже отдавая себе отчет, что сопротивление бесполезно, продолжал вырываться. Удерживая меня правой рукой, левой он откинул капюшон длинного черного пальто, а может, плаща, открывая лицо. Увидев, что он похож на меня, я прекратил борьбу, замер, не в силах вдохнуть, вытаращившись на него.

До этого момента не сомневался, что второго такого, как я, больше нет, я единственный, выродок, как назвали меня повитуха и ее дочь, монстр, обреченный жить в одиночестве, пока кто-то меня не убьет. Теперь по всему выходило, что я лишь один из двоих, а там, где двое, могло быть и больше. Ранее я не рассчитывал пережить детство, но передо мной стоял такой же, как я, двадцати с чем-то лет от роду, вполне даже живой, о двух руках и стольких же ногах.

– Ты один? – спросил он.

По-прежнему пребывая в шоке, я не нашелся с ответом.

– Ты один, сынок? – повторил он, перекрывая громкий вой охранной сигнализации.

– Да. Да, сэр.

– Где ты прячешься?

– В лесу.

– В городе леса нет.

– Тогда мне придется отсюда уйти.

– Как ты сюда попал?

– Под брезентом. На грузовике.

– Зачем приехал в город?

– Я не знал.

– Чего ты не знал?

– Куда привезет меня грузовик.

– Он привез тебя ко мне, так что ты, возможно, выживешь. Пошли. Только быстро.

Опустив капюшоны, хрустя осколками стекла, мы поспешили по центральному проходу, мимо дымящейся шляпы. Когда проходили магазин антикварных игрушек с разбитой витриной, все игрушки находились на прежних местах, за исключением марионетки. Я чуть не остановился, чтобы убедиться в ее исчезновении. Но иногда сердцем я знал то, чего не мог объяснить мой разум, и в тот момент сердце говорило мне, что надо идти и не оглядываться и никогда не спрашивать, куда ушла марионетка, потому что я мог получить ответ.

К тому времени, когда послышалась полицейская сирена, мы находились в двух кварталах от торгового центра, на вымощенной брусчаткой улице, темной, как оленья тропа в лесу при полумесяце. Внезапный ветер унес безмолвие ночи, когда мужчина, которого я со временем назову отцом, подцепил металлический диск, поднял и отложил в сторону. Ветер завывал в открывшейся дыре, и я спустился в нее и в мир, существование которого даже не мог себе представить, где и продолжилась моя жизнь.

Прошло три года, прежде чем я рассказал о марионетке моему отцу, когда однажды ночью он предупредил меня, указав на музыкальную шкатулку, что она – нечто большее, чем кажется с первого взгляда.

Не без труда я убедил себя, что не надо приходить к Гвинет раньше назначенного срока. В конце концов, я знал ее меньше суток. Да, наши отношения складывались на удивление легко, но, явившись на два часа раньше, каким бы веским ни казался предлог, я, возможно, пошел бы наперекор ее желаниям. Хуже того, девушка со столь явной социофобией, не позволяющая прикасаться к ней, могла найти мой энтузиазм отталкивающим.

Я понимал – или думал, что понимаю, – почему ее устраивала моя компания, тогда как Гвинет шарахалась от большинства, если не от всех людей. Крайнее отвращение, с которым люди реагировали на мой вид, факт, что они видели во мне страшилище, позволял Гвинет воспринимать меня таким изгоем человечества, что я никак не подпадал под ее фобию. При этом я жил в полном уединении, она – в глубокой изоляции, эмоциональные ощущения у нас во многом совпадали, и это сродство в определенной степени могло потянуть ее ко мне.

Я надеялся, что со временем она будет относиться ко мне с той же нежностью, как когда-то к отцу, большего я не ожидал, что еще могло быть между тем, кто никому не показывается, и той, к которой нельзя прикоснуться. После шести лет одиночества дружба представлялась мне самым дорогим подарком, какой я только мог получить, о каком мог мечтать.

Чтобы избавить девушку от шока, который она могла испытать, случайно увидев мое лицо, и чуть увеличить яркость света при нашей встрече, да и для того, чтобы никто не разглядел меня на улицах в тот час, когда народу на них хватает, под капюшон я надел балаклаву, с дырками для глаз и узкой прорезью для рта. Дышать через вязку я мог и не сомневался, что в холодный декабрьский вечер маска-чулок не привлечет внимания даже самого подозрительного наблюдателя.

Шагая под городом по направлению к дому у Берегового парка, я решил, с учетом психического состояния Гвинет, не упоминать о том, что видим мы, скрытые от всех, а больше никто. У нее наверняка хватало своих тайн, и она тоже предпочитала ими не делиться. Излишняя экзотичность может вызвать отчуждение, и я полагал, что лучше выдавать свои секреты только в обмен на ее.

На этот раз не стал выходить через «Станцию 6» под парком, потому что в вечерней смене работало куда больше людей, чем в ночной. Чтобы облегчить откачивание воды из тоннелей транспортной системы при наводнении, в ключевых точках специальные шахты связывали их с тоннелями ливневой канализации. Я спустился по железным скобам одной из них, трубе длиной в тридцать и диаметром в пять футов, находившейся рядом с парком. Уже добрался до самого низа, когда мимо с грохотом промчался поезд. Это означало, что у меня как минимум три минуты до появления следующего. Этого времени хватало с лихвой, потому что по тоннелю требовалось пройти какую-то сотню ярдов, правда, соблюдая осторожность и не прикасаясь к находящемуся под высоким напряжением контактному рельсу. Там меня ждала дверь аварийного выхода, открывающаяся на лестницу, широкие ступени которой зигзагами вели к поверхности.

Иногда выходы размещались в публичных местах, зачастую в наружных вестибюлях тех же станций подземки, и я воспользоваться ими не мог. Этот, однако, выводил на первый этаж арсенала на 57-й улице. Сам арсенал снесли девятью годами раньше, когда городские власти затеяли очередную реконструкцию нескольких районов. И пока честолюбивые планы строительства жилого микрорайона эконом-класса доводились до ума, над лестницей построили временную сторожку. Времена нынче трудные, денег на строительство муниципалитет пока так и не нашел, поэтому сторожка стоит на прежнем месте, и дверь изнутри не запирается.

Мне предстояло пересечь боковую улицу, пройти короткий квартал проулком, пересечь более оживленную авеню, а потом узкий проулок между двумя старыми домами привел бы меня к пожарной лестнице дома Гвинет. Только бросок через авеню посреди квартала в неположенном для перехода месте вызвал некоторые сложности, учитывая свет уличных фонарей и фары набравших скорость автомобилей. Но в маске, капюшоне, куртке и перчатках я не привлек к себе внимания, если не считать сердитого гудка одного водителя, и лишь потому, что я проскочил его полосу движения в опасной близости от автомобиля.

Мягко светились окна первого и второго этажей, выходящие на лестницу. Поднимаясь, я с облегчением увидел плотно задернутые шторы в окне на втором этаже, через которое наблюдал, как туманник залезал в рот одетого в шелковый халат мужчины.