Мы вновь вышли в ночь, где сделанный руками человека город веселился и спал, смеялся и плакал, танцевал, и грезил, и ждал.

Когда мы спустились в безопасность подземного мира и шли тропой бесчисленных потоков, прошлых и будущих, я рассказал ему о марионетке, которая тремя годами раньше исчезла из витрины магазина антикварных игрушек. Он ответил, что именно это имел в виду, говоря мне о музыкальной шкатулке, на что я возразил: никто не уносил марионетку домой. Он предположил, что это мог быть один из уродов с бутановыми горелками, который схватил ее на бегу, а может, раз у марионетки были ноги, она могла уйти куда-то сама. И добавил, что нам больше не следует этого касаться: если марионетка эти три года спала где-то в городе, незачем нам будить ее такими разговорами.

Темнота в спальне встревожила меня, прежде всего запахом. Раньше здесь пахло свежестью и чистотой, а теперь – пряным одеколоном. Гвинет ничем таким не пользовалась, но этот аромат я знал: впервые познакомился с ним прошлой ночью в библиотеке.

Очень не понравилось мне и другое: царящая в квартире тишина. Я не слышал никаких постукиваний и позвякиваний, свидетельствующих о приготовлении обеда, ни приближающихся шагов, ни приветствия, хотя прибыл точно в назначенный час. И город как-то странно затих: через открытое окно не доносилось ни шума проезжающих автомобилей, ни далекой музыки, ни голосов.

Я застыл, не дыша, позволяя темноте облепить меня, дожидаясь, когда тишину разорвет хоть один звук, исходящий от нее или от этого мужчины, побывавшего в ее квартире. Но я чувствовал, что нет здесь никого, кроме меня. Давно уже стал экспертом по уединению, так что полностью доверял своим ощущениям.

Опасаясь, что луч моего фонаря выхватит из темноты ее изрезанное ножом, окровавленное тело, я колебался, не включая его, но потом, конечно, включил. Матрас сбросили с кровати, словно под ним что-то хотели найти. Дверцу прикроватного столика открыли, и дверь стенного шкафа – тоже. Одежда и обувь валялись на полу. Вместе с содержимым ящика и полок прикроватного столика.

Если я встретил ее только для того, чтобы потерять… ничем это не отличалось для меня от смерти в огне, которую я давно ждал. Потеря эта вызывала у меня такой же ужас, что и языки пламени.

Я поспешил в ее кабинет по другую сторону коридора. Ящики стола выдвинуты, их содержимое разбросано по полу. Компьютер включен, и я без труда представил себе, что он рылся в ее файлах точно так же, как ночью она – в его.

В гостиной книги сбросили с полок, они лежали грудой, словно приготовленные к сожжению.

В кухне пол усеивали осколки тарелок и стаканов. Я вздрогнул, когда зазвонил телефон, а потом, хрустя фаянсом и стеклом, поспешил к настенному аппарату, схватил трубку. За двадцать шесть лет ни разу не отвечал на телефонный звонок, поэтому насчет «алло» мысли не возникло.

– Аддисон? – спросила Гвинет.

– Да. Я. Это я. Я рад, что это ты. Ты в порядке?

– Я знала, что ты будешь там. Ты не мог меня продинамить.

– Он перевернул квартиру вверх дном.

– В пять часов я стояла у окна, ожидая бури. Мне нравится смотреть, когда она начинается.

– Какой бури?

– Снегопада. Обещали к пяти, но не начался до сих пор. Я увидела, что он припарковался у тротуара и вышел из машины. Он не знал ни этого адреса, ни остальных семи. Кто-то его навел.

Я вспомнил человека, которому ее отец доверял, как себе, официального опекуна.

– Тигью Хэнлон?

– Если это он, тогда на мне можно ставить крест. Но это не он. Есть и другой вариант. В любом случае, увидев, как Телфорд вылезает из машины, я поняла, что у него есть не только адрес, но и ключ. Поэтому удрала через окно в спальне, воспользовавшись пожарной лестницей. Аддисон, ты мне поможешь?

– Да. Конечно. Что мне надо сделать? Только скажи.

– Давай не терять бдительности, – ответила она. – На случай, если кто-то нас слушает. Я задам тебе пару вопросов. Отвечай только «да» или «нет». Ты понял?

– Да.

– Помнишь рыбу?

– Нет.

– Прошлой ночью. Рыбу, которой там не было.

– Нет. Да! Конечно. – Я вспомнил пруд в Береговом парке, откуда парчовых карпов вылавливали на зиму.

– Сможешь встретиться там со мной через час?

– Да. Или раньше.

– Через час. Ищи «Ленд Ровер».

– Что такое «Ленд Ровер»?

– Как пикап. Внедорожник.

– Ты водишь автомобиль?

– Ну не толкаю же. Просто не пугайся.

– И ты не пугайся. Я сегодня в балаклаве. – Чтобы объяснить, почему я не произнес ни слова, сняв телефонную трубку, добавил: – Первый раз в жизни говорю по телефону.

– Быть такого не может.

– Тем не менее. Звонить мне некому.

– Тебе нравится?

– Телефон? Да, нормально. Но я бы предпочел находиться с тобой в одной комнате.

– Через пятьдесят восемь минут.

– Я приду, – пообещал я.

Она отключила связь, а где-то через полминуты я тоже повесил трубку.

В четырнадцать лет я надел часы, снятые с запястья мертвого мужчины. Отец заверил меня, что никакая это не кража, но я с самого начала так не думал. Прежде чем умереть, мужчина хотел отдать «Ролекс» отцу, а с учетом сложившихся обстоятельств отказ принять их выглядел бы черной неблагодарностью.

Одной ноябрьской ночью мы вышли на поверхность, не особо опасаясь, что нас увидят и убьют, потому что лил ледяной дождь. Жители этого города гордились своей крутизной. Говорили о себе, что они закаленные переговорщики, жесткие конкуренты, мастера своего дела, лишенные иллюзий, а потому неподвластные сентиментальности, не лезущие в драку, но всегда к ней готовые. Не могу утверждать, что существенная часть горожан действительно обладала всеми этими качествами или хотя бы некоторыми из них. Знаю только одно: город являл собой машину комфорта, сконструированную для того, чтобы обеспечивать жителей всяческими удобствами, и какими бы крепкими и неподдающимися ни представлялись они себе или друг другу, все позорно бежали, когда природа демонстрировала свой буйный нрав. Искали убежища в теплых, уютных комнатах, предоставлявших им самые разнообразные развлечения, надолго забывая мокрый и ветреный мир за стенами их жилищ.

В ту ночь небо выливало такие потоки, что весь город напоминал барабанную установку, где каждая поверхность выбивала свой ритм: мостовые, окна, парусиновые навесы, уличные знаки и припаркованные автомобили. Мусорные контейнеры трясло, крышки выбивали чечетку, да еще дождь молотил по ним, словно отбойный молоток.

Мы с отцом надели резиновые сапоги, перчатки, черные дождевики на флисовой подкладке, капюшон закрепили под подбородком застежкой-липучкой. Лица скрывали балаклавы, хотя пешеходы встречались редко, шли, наклонившись вперед и прячась под зонтами, которые держали близко к голове, чтобы их не вывернуло.