Царь встал:

– Восхитительно!

– Я… я так не думаю.

Тутмос улыбнулся:

– Не любишь похвалы… Может, прогуляемся вдоль пруда с лотосами? С детства это мое любимое место в саду.

Сатья не испугалась, она была покорена. Царь не пытался произвести впечатление, как другие мужчины, не старался понравиться. Все в нем дышало силой, одновременно умиротворяющей и внушающей трепет.

– Наши традиции требуют, и совершенно справедливо, чтобы я правил вместе с супругой, Великой Чаровницей. Я думаю, ты способна исполнить эту роль.

Небо со всеми своими звездами рухнуло Сатье на голову. Даже произнесенные фараоном, эти слова не имели ни малейшего смысла.

– Я не такой, как другие люди, и ты тоже не будешь, как все. И наша супружеская жизнь будет не та, что у других. Вместе мы станем править Двумя Землями, и наши жизни больше не будут нам принадлежать. Я испытываю к тебе глубокое чувство, и если ты окажешь мне честь и меня полюбишь, мы дадим друг другу силу, при том что монаршая чета всегда превыше любых эмоций. Слушать голоса богов и служить народу – вот единственный путь, открытый для нас. Я – одиночка с трудным характером, и мне предстоит множество сражений; если ты согласна жить со мной рядом, в окружении придворных, льстецов, посредственностей и честолюбцев, тебе тоже придется сносить их нападки.

– Разве в числе ваших близких нет людей, достойных уважения?

– Два друга детства – Минмес и Маху. Но не вскружит ли им однажды голову высокий ранг? Первый министр передумал меня предавать, но будет ли он и впредь работать на совесть? Менх Старший, верховный жрец Амона, на закате своей карьеры думает только о том, как бы я не ущемил интересы его ставленников в администрации…

Сатья внезапно осознала, что царь делится с ней не просто своими размышлениями, но государственными секретами.

– Вы очень одиноки, ваше величество.

– А по-другому и быть не может. По мнению древних мудрецов, фараону не следует никому доверять, иначе тяжелейшие оплошности неизбежны.

– Никому? Даже своей жене?

– Я повторюсь: приобщившись к верховной власти, царица перестает быть просто женщиной. Они с фараоном составляют единое целое. Я предлагаю тебе самую взыскательную из возможных жизненных дорог. Трудности будут ежедневными, и часто тебе будет казаться, что с ними не справиться. Но справляться придется, до того самого дня, когда явится Проводник в загробную жизнь…

– Вы описываете вовсе не рай!

– Я стараюсь быть беспристрастным.

– Зачем же все это мне?

– Потому что ты способна выдержать этот груз и жить не только ради собственного счастья, но и ради счастья твоей страны. Рассчитывать ты сможешь только на себя и на меня. И мы будем вместе, и при этом оба одиноки. Если откажешься, я пойму, и не страшись никаких неприятностей. Ты по-прежнему будешь играть на арфе, очаровывая богов и смертных.

– Позволено ли мне будет… подумать?

– Дай мне ответ в новолуние.

Вместе с другими пленниками сирийца Бака отправили чистить хлева в большую деревню в окрестностях Фив. Хозяин, хмурый и молчаливый мужчина пятидесяти лет, требовал безукоризненной чистоты и берег репутацию. В Карнаке его молоко и пшеница считались лучшими в регионе. А вид коров, получавших заботливый уход, восхищал знатоков.

Просыпаясь на рассвете под окрики надсмотрщика, не жалевшего палок, Бак поначалу стал для местных крестьян, недовольных, что в округе появились чужаки, чем-то вроде козла отпущения. Но распределением пленников ведали службы первого министра, чьи приказы не обсуждались, так что каждая деревня приняла «пополнение» и смирилась.

Со временем на послушного и трудолюбивого сирийца перестали смотреть исподлобья, а потом и приняли как равного. Правда, ему приходилось работать и в праздники. Ложился Бак последним и, упав на циновку, моментально засыпал. Хозяин фермы на еду не скупился: Бак ел отдельно от других работников, но те же лепешки, начиненные бобовым пюре, жареные кабачки, зеленый салат, копченую рыбу и раз в неделю – мясо домашней птицы.

– Поди-ка сюда! – как-то окликнул его хозяин.

Его, пленника, и вдруг пригласили пообедать за общим столом! Повар подал Баку свиных ребрышек в подливке, и впервые ему было позволено выпить пива.

– Ты хорошо работаешь, парень. Лентяев я не люблю. Если бы ты начал драть глотку, я бы тебя быстренько назад отослал. Но ты стараешься, ходишь за моими коровами, и я доволен. Когда они жалуются на нерадивого скотника, я его гоню. Ты им нравишься, поэтому и служишь. Сегодня я жду писца, который следит за пленниками, привезенными из Мегиддо, – будет про тебя расспрашивать. Скажу, что ты молодец. Еще два хороших отзыва – и ты искупишь свой проступок!

– Искуплю проступок?

– Иначе говоря, сможешь идти куда хочешь.

– А вы? Вы не оставите меня насовсем?

– Это зависит от тебя. Я предложу условия, а уж соглашаться или нет, твое дело. Я скуп, и батраки на моей ферме работают тяжело, но зато и едят от пуза. А теперь хватит болтать! Ешь, и за работу!

Чудом у Бака перестала болеть спина, и он даже почувствовал себя помолодевшим. Он привык к новой жизни и не представлял даже, что в ней что-то изменится. А теперь ему предложили… будущее!

Он подумал о бывшем своем господине, Лузи. Жив ли он? С непокорными пленниками египтяне не церемонились. Приговоренный к каторге, сын правителя, скорее всего, не выжил. Но при первой же возможности Бак попытается это выяснить…

* * *

На болотах Дельты пленники трудились особенно тяжело, и надсмотрщики их не щадили. Малейшая проволочка – и тебя бьют палкой. На глазах у Лузи его товарищ свалился в мутную воду и больше не встал. Кусачая мошкара донимала день и ночь, но главную и ежеминутную опасность представляли собой змеи. Многие умерли с тех пор, как сын правителя Мегиддо был низвержен до состояния вьючного животного.

Следуя придуманному в первый же день плану, Лузи притворился отчаявшимся и по первому знаку подчинялся своим мучителям, которые ненавидели сирийцев, но строго следовали уставу. Если бы не регулярные проверки специального командира, пленников передушили бы втихомолку.

В сердце жила одна надежда – выбраться из этого ада живым. Ценой беспрекословного послушания некоторым это удавалось. Обуздав свою натуру, Лузи не отвечал ни на удары, ни на оскорбления, которые только усиливали в нем гнев и желание отомстить – то, без чего ему точно не выжить. Мало-помалу он понял, что и в среде каторжников есть своя иерархия. На самой нижней ступени – собиратели папируса и тростника, которых нещадно кусали насекомые и рептилии. Благодаря молодости и показной покорности этот этап Лузи преодолел без дурных последствий для здоровья. И перешел к следующему – переноске связок папируса, с одной мыслью в голове: не рухнуть под тяжестью вязанки, иначе снова отправят на болота.