— Хм… но ведь это было довольно трудно, не так ли? Я окружил его защитой, снабдил разными мерами. — Короткий, тихий всплеск стрекота, словно поют сверчки в огромном лесу.

Сигруд спрашивает себя: «Где я? Может, это уже и не скотобойня?» Но над ним по-прежнему висит масляная лампа.

Голос продолжает:

— Ты не должен был его выследить, не должен был ему навредить. Но все же я чувствую, что защита, которую я ему дал, в твоей сумке…

Круг света еще немного сжимается. Единственный глаз Сигруда распахивается, когда он осознает смыл сказанного. «Так это… это существо, — думает он, — и есть наниматель Кхадсе? Неужели эта тварь… Ноков?»

— И я чувствую от тебя запах, — продолжает голос во тьме, — мой собственный почерк, мой собственный список, переданный по моим каналам. Письмо. Мое письмо!

Сигруд сглатывает.

— Ты лжешь мне, — говорит голос. — Я не верю, что ты мог убить Кхадсе без помощи. Их помощи.

— Я сделал это в одиночку.

— Ты так говоришь. И все же я тебе не верю.

Долгая тишина. Сигруд чувствует, как что-то шевелится среди теней: сухой шорох, приглушенный вздох.

— Ты знаешь, кто я такой? — шепчет голос. Граница тени уже всего в нескольких дюймах от ног Сигруда. Он держится очень прямо и напряженно, стараясь изо всех сил не допустить, чтобы локоть или колено соприкоснулись с этой мрачной завесой. — Знаешь, что я могу с тобой сделать? — спрашивает голос. — С Кхадсе ты, конечно, расправился… но я способен на такое, что убийство покажется благостью.

Рядом раздается вздох. Шарканье и скрип — что-то тащат по бетонному полу. Рука так болит, что Сигруд не может перестать сжимать ее в кулак.

— Вечное блуждание в самой темной ночи, — шепчет голос, теперь с другой стороны. — Бескрайняя черная равнина под далекими звездами… Ты будешь идти, идти и идти, идти так долго, что забудешь, как выглядит твое собственное лицо и кто ты вообще такой. И лишь когда это случится — когда ты забудешь собственное имя, саму идею о себе, — тогда я нарушу твое уединение и задам тебе вопросы.

Что-то шипит впереди него. Позади слышится хихикающий звук, но издает его точно не человеческое горло.

— И ты, — шепчет голос, — рыдая, расскажешь мне все.

Тень приближается. Сигруду кажется, что он стоит в тоненькой трубочке света.

Шепот над ухом, как будто существо во тьме нависло над ним со спины:

— Хочешь, чтобы я так поступил с тобой?

— Нет.

— Тогда скажи, кто…

Граница темноты дрожит. Сигруд ждет первого удара.

Потом невидимка издает досадливое восклицание:

— Хм.

Сигруд приподнимает бровь.

— Хм?

Круг света у его ног расширяется, как будто кто-то — или что-то — теряет хватку. Голос говорит:

— Кто… кто это делает?!

Кажется, у невидимки ужасная мигрень.

Сигруд озирается.

— Делает… что?

Круг света продолжает расширяться. А потом он слышит коров.

* * *

Мир сдвигается, меняется, искажается.

Единственный глаз Сигруда распахивается от полнейшего изумления.

Дрейлинг не уверен, когда все изменилось: всего пару секунд назад он был во тьме, и ему угрожало… нечто или некто. Но теперь, и в этом нет сомнений, все обстоит совсем иначе.

Ведь прямо сейчас Сигруд стоит посреди бетонного коридора и таращится на гигантское стадо коров, которое бредет мимо и мычит в легком раздражении. Яркий белый солнечный свет льется из-за его спины. Он поворачивается и видит что-то вроде деревянных ворот на скотный двор. Очевидно, что в какой-то момент ворота откроются и коров выгонят наружу, но пока что они топчутся в тесном коридоре и громко выражают недовольство.

Сигруд тоже недоволен тем, что ничегошеньки не понимает в происходящем. Звучит странно, и все же в последний раз он был уверен в реальности окружающего мира, когда перерезал глотку Кхадсе. А вот теперь все стало каким-то… податливым.

Его окликает женский голос:

— Эй!

Сигруд оборачивается. Через стадо коров к нему пробирается девушка. Он ее узнаёт: невысокая, бледная континентка с забавным вздернутым носиком…

— Ты, — говорит Сигруд. — Я тебя знаю…

Континентка изящно огибает последних коров и резко спрашивает:

— Какого хрена ты тут устроил?

Сигруд понятия не имеет, как отвечать. Он глядит на эту девушку всего-то пяти с половиной футов ростом с пышной гривой черных волос и таким дерзким ртом, словно с ее языка в любой момент может сорваться едкое замечание.

Но есть что-то странное в ее глазах: они бледные, блеклые, цвета неправильно окрашенного фарфора — не серые, не синие, не зеленые. Сигруду кажется, что ее глаза созданы видеть… нечто иное.

— Ты назвал его по имени? — продолжает девушка. — Назвал вслух?! Да что с тобой такое? Хочешь, чтобы всех убили?

Сигруд поднимает руку, словно школьник на уроке, пытающийся ответить на вопрос.

— Кажется, я должен признаться, — говорит он, поглядывая на толпящихся впереди коров, — что на самом деле не понимаю, что происходит.

— Ха-ха, тоже мне новость! Ты прикончил убийцу? Кхадсе?

— Э-э… да.

— Почему?!

— Потому что он убил Шару Комайд, — говорит Сигруд. — И я не смог это вытерпеть.

Девушка тяжело вздыхает, словно ждала такого ответа, но не хотела его услышать.

— Понятно. Провались оно все пропадом.

— Почему?

— Потому что я, — говорит незнакомка, — искала его по той же причине.

— Что происходит? Кто ты? Где мы?

— То же место. Скотобойня. Незадолго до того как ее перестроили, так что поблизости был дневной свет. Я могу — я попробую! — тебя отсюда вытащить, но…

— Погоди, — перебивает Сигруд. — Постой. Ты хочешь сказать, это… прошлое?

— Что-то очень близкое к нему, да, — говорит девушка. — Достаточно далекое, чтобы дневной свет былого просочился в настоящее. Он наиболее силен там, где простираются тени, и, хотя это делает его могущественным, оно же влечет за собой кое-какие ограничения. Там, где есть свет, его нет.

Сигруд пытается понять. Потом он бледнеет и задает вопрос, который, как он считал, ему не придется задавать ни разу в жизни:

— Ты Божество? — тихо говорит он.

Девушка с сожалением рассмеялась.

— Я? Нет. А вот он… Он старается изо всех сил. Ты ничегошеньки не знаешь, верно? Разве ты не знаешь, что идет война? Теперь нам придется… ой!