Он спрыгнул с кровати и умылся холодной водой. Потом с взъерошенными волосами и мыслями бросился в свой кабинет.

Открыв ящик секретера, Моррисон схватил письмо, которое получил накануне, перечитал и облегченно улыбнулся. Разгладил лист бумаги, окунул в чернильницу перо… В своем сладостном ответном письме он целовал Мэй от ладошек до изгиба локтей, гладил ее волосы, крепко прижимал к себе, называл «моя дорогая Майзи» и умолял хранить ему верность. В конце он добавил несколько едких острот в адрес Джеймсона, справился о ее здоровье и передал наилучшие пожелания Рэгсдейлам. Запечатав конверт воском и скрепив своей печатью, Моррисон отослал Куана на почту. Отныне он не собирался доверять свои письма ненадежным почтальонам — таково было его твердое намерение.

День прошел в рабочей суете, как всегда бывало, когда Моррисон собирал материал для очередной телеграммы в «Таймс». Ходили слухи, что японцы бомбят Владивосток. Моррисон провел переговоры с японскими дипломатами и военными атташе, каждый из которых знал о текущих событиях меньше, чем предыдущий собеседник. Когда он попробовал проверить информацию Грейнджера у японского военного атташе, полковника Доки, ответ последнего уместился в одном слове, звучавшем одинаково пренебрежительно на всех языках: «Утка!»

В тот же день от Грейнджера пришла новая телеграмма с инструкциями: «Скажи, что сведения получены из надежного источника, но не от меня и не от Ньючанга».

Профессиональная непригодность Грейнджера бесила Моррисона. Именно надежность была залогом их успешной работы. Чтобы правильно оценивать ситуацию, необходимо было опираться на факты. В этом смысле он не мог полагаться на бестолкового Грейнджера. Это было равносильно тому, чтобы доверять россказням зловредного Джеймсона о Мэй. «Вся моя информация исходит из надежных источников, иначе я бы не отсылал ее», — пробормотал он себе под нос, отправляя в огонь фантазии Грейнджера.

Он как раз ставил кочергу на место, когда в кабинет вошел Куан с новой телеграммой, теперь уже от Лайонела Джеймса. Усаживаясь с ней за стол, Моррисон вдруг увидел себя Гулливером в стране лилипутов, связанным по рукам и ногам маленькими человечками. Боже правый… Сообщение Джеймса, предназначенное для публикации, изобиловало новостями и слухами о текущих и предстоящих передвижениях японской армии. Моррисон был возмущен столь очевидным отсутствием проницательности, тем более у корреспондента, который был участником боевых сражений в ходе англо-бурской войны и конфликта в Судане. С каким удовольствием смаковали бы эту информацию русские! Скомканная телеграмма Джеймса полетела в огонь вслед за писаниной Грейнджера.

На стороне молодых — Грейнджера, Джеймса, да и Игана — тоже была сила; Моррисон готов был это признать. Но прозорливость, рассудительность, хладнокровие и мудрость все-таки были привилегией возраста.

Близилась ночь, а Моррисон все мучился сомнениями, стоит ли написать Мэй еще одно письмо. Он и сам не мог сказать, почему так отчаянно сопротивляется этому желанию. Гордость, побуждавшая его к действию, одновременно призывала сделать паузу. Клевета Джеймсона разбередила ему душу куда сильнее, чем он хотел бы в этом признаться.

На следующее утро Моррисон нацепил фетровую шляпу, накинул плащ и отправился по пыльным улицам к Вратам небесного спокойствия. Выйдя из ворот, он окунулся в привычную суету Южного города. Здесь все было проникнуто духом предпринимательства — начиная от приютившихся в переулках цирюлен, Контор переписчиков и гадалок и заканчивая шумными магазинами. Фасады домов пестрели вывесками, стилизованными под предлагаемый товар, — деревянные расчески, декоративные виноградные лозы, сосуды под вино, подошвы мужских ботинок. Из аптеки, где торговали травами, на улицу просачивались таинственные запахи китайской медицины. Из чайной вырывалось стаккато местных болтунов, а на Полишинг-стрит, перед чайным павильоном Хэвенли Хэппи, уже собиралась толпа зевак, чтобы посмотреть движущиеся картинки — «электрические тени» — на оборудовании, привезенном аж из Германии. Дальше к югу простирался район Небесного моста, знаменитый своими борделями — «приютами поющих девочек» — и бандами оборванцев, которые умудрялись избавить прохожего от часов и кошелька, прежде чем тот успевал заметить их приближение.

Иностранцы из числа знакомых Моррисона с пафосом превозносили чудеса древней столицы. Его подруга, леди Сьюзан Таунсхенд, даже писала об этом книгу — «Мой китайский дневник», так она собиралась ее назвать. Она показывала ему наброски. Это были живые описания авантюр вроде прогулки на «велорикше» (одной поездки леди Сьюзан хватило) и посещения опийного притона. Нельзя сказать, чтобы Моррисон оставался равнодушным к экзотике Китая и удивительным открытиям, которые эта страна преподносила едва ли не ежедневно. И все-таки он полагал, что подобные литературные экзерсисы были уделом женщин, дилетантов и профессиональных путешественников — по никак не профессионального журналиста. С тех пор как десять лет назад он опубликовал репортаж «Австралиец в Китае», он предпочитал доверять свои впечатления только личному дневнику.

Подойдя к толпе горожан, собравшихся для какого-то развлечения, Моррисон с радостью влился в нее. В центре стоял человек с шестом, на котором гнездились три певчие птички. Легкий взмах руки — и птички взвились в небо. Когда фокусник свистнул, они друг за другом вернулись на шест, исполнив поклоны своими укороченными хвостами. Зрители смеялись и аплодировали, вознаграждая фокусника дождем медных монет.

Наконец Моррисон добрался до конечного пункта своего маршрута, улицы Люличан, где прежде располагались императорские печи, в которых отливали золоченую черепицу для крыш Запретного города. Ныне на улице Люличан процветала торговля антиквариатом, книгами, и для Моррисона это было излюбленным местом паломничества. За богато украшенными витринами скрывались драгоценные сокровища редких древних рукописей и фолиантов, старинных гравюр и каменных оттисков, а также разнообразные безделушки вроде нефритовых колец, бутылочек с нюхательным табаком и нэцке. Треск костяшек на счетах, позвякивание чайных чашек о блюдца, воркующие звуки торговли между покупателем и продавцом сегодня были особенно приятны.

Спустя полчаса, с маленьким свертком под мышкой, Моррисон, насвистывая, возвращался через Врата небесного спокойствия. Пребывая в благодушном настроении, он достал из кармана несколько монет, чтобы бросить жалким попрошайкам, которые подпирали стену, словно мешки с тряпьем. Это были счастливчики — каждое утро приезжала тележка, в которую грузили тела тех, кто не пережил прошедшую ночь.

Вновь оказавшись в Северном городе, Моррисон ускорил шаг, направляясь в сторону улицы Марко Поло в восточной части Посольского квартала, неподалеку от Врат Небесного спокойствия, к дому сэра Роберта Харта, главного инспектора китайской таможенной службы. Харт был самым влиятельным иностранцем во всей Поднебесной. «Наш Харт» — как называла его императрица Цыси.

А… доктор Моррисон. — Харт выплыл из своего кабинета, держа в руке визитную карточку журналиста. Он выглядел безупречно в своих серых брюках в полоску, черном пиджаке с жилеткой и с аккуратно расчесанной белой бородкой. Единственным диссонансом в этом ансамбле смотрелся узкий голубой галстук. Однажды, отдыхая на Западных холмах, Харт потянулся за своим, как он думал, черным галстуком — и вовремя успел отдернуть руку, потому что «галстук» на самом деле оказался маленькой ядовитой змеей. С тех пор инспектор Харт носил только голубые галстуки.