— Олег Борисович! Пожар в третьем общежитии, нужна помощь в эвакуации! — оборачиваюсь на резкий стук в дверь.

Петров гонит автомобиль с бешеной скоростью, лавируя между другими транспортными средствами. Они с Викингом смеются, обсуждая вчерашнее происшествие на куриной ферме, а я думаю о Лизавете Петровне. Они кажется даже обращаются ко мне, спрашивают, зажили ли синяки, но я не отвечаю и, переглянувшись, они начинают смеются еще громче. Мне нужен повод, чтобы ее увидеть, но у меня его нет.

Уже на месте, я кашляю от дыма. Начальник пожарного отряда докладывает обстановку, а я застегиваю каску. Викинг с Петровым ждут распоряжения, а к нам подбегает молодой парнишка, перепачканный в саже.

— ГАИ нам помочь не может!

— Твою же маковку! — орет начальник пожотряда. — Что встали, как пеньки с глазами, двигайте руками!

— Я не буду с этим связываться, — кивает парнишка, отступая.

— Это приказ!

— Что случилось? — спрашиваю у старшего.

Он тяжело вздыхает и начинает махать руками.

— Да за зданием общежития, Борисович, сам знаешь, что расположено. Тут все шишки паркуются, которым не хватило место перед центральным зданием мэрии.

— Короче вы подъехать ближе не можете? — повышаю голос, пытаясь переорать звук разгорающегося пожара.

— Точно! Мои ребята уже бегали в мэрию, охранник не пустил, сказал, поговорит. Особенно тот черный Bugatti, видишь, там гидрант. Люди уже на балконах орут, дети на окна повылазили, счас кучу трупов поимеем, пока мы тут бегаем вокруг и не можем тачку убрать какого-то депутата. Нам надо ближе, ни шланг, ни лестница…

— Петров, стажер, доставайте трос и к нашей цепляйте, дернем назад!

— Если мы дернем, Борисович, при всем уважении, — кладет руку на сердце и бьет себя в грудь, — тут горка, а там столбики палисадника. И будет вмятина на машине, на которую мы все вместе не соберем до конца жизни.

— Под мою ответственность.

Сигнализация срабатывает очень быстро. Легкий удар и как итог — вмятина. Петров был прав, не зря он у меня в отряде. Случившиеся меня мало интересует, главное, что пожарные немедленно приступают к работе. А у хозяина тачки обед в ресторане стоит дороже, чем нанесенный ущерб машине. Мы надеваем необходимое снаряжение и в этот момент появляется разъярённый депутат. Очень вовремя. Он орет и матерится, кичится своим связями и размахивает корочкой.

— Вы припарковались в неположенном месте и не отреагировали на призыв убрать машину ради спасения людей, — отвечаю ему очень спокойно и четко.

— Кто люди? Здесь, бл*дь, люди? — поворачивается он к общежитию. — И ради этого быдла, ты, мою новую тачку похерил? Фамилию сюда быстро.

— Кириллов Олег Борисович, отряд 1284. А теперь извините, у меня есть дела поважнее, чем ваши вопли выслушивать.

— Ты, с*ка, у меня до конца жизни будешь вздрагивать ночами, — кричит он мне вслед, а я уже не слышу, захожу в густой дым и поднимаюсь по лестнице, держась правой стороны, как и положено по правилам.

Спасли мы многих, но не всех. Промедление дало результат, когда горят пластиковые окна и линолеум достаточно пяти минут, чтобы задохнуться.

Вымотался сегодня, но знаю, что не усну. Аккуратно, костяшками пальцев, стучу в дверь гостиницы. Мне это нужно. Я просто хочу узнать, что с ней все в порядке, что муж не ходит к ней, чтобы продолжать использовать, как боксерскую грушу. Я удостоверюсь и уйду. Меня волнует этот вопрос.

— Я ничего не заказывала, — кричит Лизавета через дверь.

От звука ее голоса сердце бьется чаще. Я хочу ее, бесполезно отнекиваться. Даже когда просто слышу ее голос. Хочу всю целиком. Но это неправильно, ибо она мне нравится, и я продолжаю бороться с собой.

— Это я, — прочищаю горло.

Слышу шорох, теперь голос звучит громче и он встревожен.

— Олег Борисович? — почти шёпотом. — Откуда вы знаете, что я живу в этом номере?

— Я же мчсовец, Лизавета Петровна, я все могу узнать.

— Понятно.

— Откройте.

— Нет.

— Почему?

— Потому что я собралась спать и не вижу смысла открывать дверь, — вздыхает.

— Вы в порядке? Больше никаких синяков?

— Это очень мило, что вы интересуетесь, Олег Борисович. Нет, больше никаких синяков. Ваша совесть может спать спокойно, а теперь доброй ночи.

Она не хочет, чтобы я снова остановился на полпути. Я понимаю. Ну что же, главное, что она в порядке.

— И вам спокойной ночи, Лизавета.

Разворачиваюсь и иду по длинному коридору, устланному красной казенной дорожкой. Вроде не плакала, это уже хорошо. Спускаюсь по лестнице, держась за перила, и в этот момент на этой же лестнице встречаю стажера.

— Ты куда?

— О, Олег Борисович, вот так встреча, а что это вы тут делаете?

Молчу, разглядывая вырядившегося Викинга. Нехорошее предчувствие окутывает меня, подкатывая к горлу тошнотой.

— Ладно, не мое дело, — отвечает стажер. — Тут же Лизавета живет. Она же на развод подала, слышали? Девушка нынче свободная, вот решил подкатить пока не заняли.

Зубы стискиваю до темноты в глазах и ломоты в челюстях. Сжимаю перила правой рукой и не даю ему тем самым пройти. Стажер рыпается в другую сторону, я делаю то же самое.

— Поворот на сто восемьдесят градусов и шагом марш отсюда.

— Не понял, — смеется, — мы не на службе, и я давно не стажер, Олег Борисович.

— Я сказал шагом марш домой смотреть «Большую разницу», «Бабий бунт», что там тебе нравится. И чтобы я тебя здесь больше не видел!

— Ладно-ладно, — отступает мой подчинённый, — не понимаю, почему я не имею права после работы ходить туда, куда мне хочется, — бубнит Викинг, но спускается вниз.

От этого «подкатить» чуть не врезал члену собственного отряда, вот тебе и «морду бьют дурачки». Стою несколько секунд, а потом злость, смешанная с ревностью и диким влечением, побеждает. В два шага добираюсь до ее двери. Теперь стучу не пальцами, а кулаком. И на вопрос «кто там?» не отвечаю, а когда она приоткрывает дверь, вламываюсь в номер.

И тут же воздух с шумом покидает легкие, потому что на Лизавете нечто шелковое и абсолютно прозрачное. Через блестящую ткань видно все. И округлость вздернутой груди, и горошинки сосков, и животик, и даже гладкий лобок с потрясающим очертанием розовых складочек. Я весьма недвусмысленно закрываю за собой дверь на замок. Она охает, делая шаг назад. Боже, она такая красивая, что у меня в глазах щиплет.

Подхожу к ней и, взявшись за лямки, с силой дергаю ткань, та расползается пополам. Она глубоко дышит. А грудь, ее восхитительная грудь, поднимается и опускается. Ореолы сосков покрываются мурашками, а сами соски твердеют, сжимаясь в соблазнительные камушки.