В мемуарах Риббентроп утверждал, что предлагал послать в Москву вместо себя Геринга, поскольку за время пребывания на посту посла в Англии сам он приобрел слишком стойкую антисоветскую репутацию. Но Гитлер

будто бы настоял на кандидатуре Риббентропа, который «понимает это дело лучше других».

Однако определенная логика в том, чтобы послать в Москву на переговоры с Молотовым Геринга, все же была. И тот и другой занимали вторые по значению должности в СССР и Германии. Правда, Молотов выполнял функции, которые в гитлеровском рейхе были возложены на нескольких человек. Как и Геринг, он курировал экономику, особенно военную (Геринг возглавлял ведомство по Четырехлетнему плану и крупнейший государственный концерн своего имени), как Риббентроп, занимался иностранными делами, одно время был заместителем Сталина по партии — по отношению к Гитлеру ту же роль играли сначала Гесс, а потом Борман. Когда-то, как Геббельс в Германии, он был не последним лицом в редакции оппозиционной газеты. И наконец, даже в роли Гиммлера Вячеславу Михайловичу довелось побыть — когда он подписывал расстрельные приговоры и определял вместе со Сталиным, кого отправить в расход, а кому дать «всего лишь» 15 лет лагерей.

Но надо признать, Молотов был куда менее колоритной, да и самостоятельной фигурой, чем любой из приближенных Гитлера. Геринг, герой-ас Первой мировой войны, все-таки внес большой личный вклад в создание люфтваффе, был популярен у масс, неплохо выступал, мог даже порой спорить с Гитлером по вопросам ведения войны. Риббентроп как-никак вел во многом самостоятельную линию на сближение с Россией, полагая ее, в отличие от Гитлера, стратегической, а не тактической союзницей. Молотов же был лишь бледной тенью Сталина, никудышным оратором, человеком, самостоятельных идей не имевшим. Как журналист он в подметки не годился Геббельсу и никакой харизмой, в отличие от Геринга, не обладал. Скорее уж его можно уподобить гитлеровским канцеляристам — Борману и Ламмерсу.

Вячеслав Михайлович был выдающимся, трудолюбивым бюрократом, и не более того. Он даже не вел никаких интриг — боялся. Ведь если его интрига не придется по вкусу Кобе — тогда верная смерть. Замечу, что ни Геринг, ни Геббельс, ни Борман, ни Гиммлер никогда не испытывали страха, что Гитлер их ни с того ни с сего вдруг расстреляет или повесит. А вот Молотов и другие сталинские

соратники ох как брялись этого! Гитлеру приходилось завоевывать власть в относительно честной борьбе в условиях демократического общества, и в качестве соратников он нуждался не в бездумных исполнителях, а в людях инициативных и идейных, способных работать с массами, привлекая их на свою сторону. Причем в условиях, когда контроль над средствами массовой информации был в руках враждебного НСДАП государства, и никакого «культа» в общенациональном масштабе до 1933 года создать при всем желании было невозможно. Сталин же победил в подковерной борьбе, и ему нужны были только тонкошеие вожди, а не самостоятельные личности.

В Кремле Риббентропа приняли Сталин и Молотов. Риббентроп вспоминал:

«После краткого официального приветствия мы вчетвером — Сталин, Молотов, граф Шуленбург и я — уселись за стол. Кроме нас присутствовал наш переводчик — советник посольства Хильгер, прекрасный знаток русской жизни, и молодой светловолосый русский переводчик Павлов, который явно пользовался особым доверием Сталина.

В начале беседы я сказал о желании Германии поставить германо-советские отношения на новую основу и прийти к компромиссу наших интересов во всех областях. Мы хотим договориться с Россией на самый долгий срок. При этом я сослался на весеннюю речь Сталина, в которой он, по нашему мнению, высказал подобные мысли. Сталин обратился к Молотову и спросил, не хочет ли тот ответить мне. Но Молотов попросил Сталина сделать это самому, так как только он может сделать это».

Показательно, что именно Сталин играл главную роль в переговорах с Риббёнтропом, а Молотов присутствовал на них скорее по протоколу.

Удалось быстро согласовать линию разграничения сфер советских и германских интересов и получить по телефону одобрение фюрера. В полночь 23 августа был подписан печально знаменитый договор о ненападении, вошедший в историю как пакт Риббентропа—Молотова. После подписания документов, по свидетельству Риббентропа, «в том же самом помещении (это был служебный кабинет Молотова) был сервирован небольшой ужин на четыре

персоны. В самом начале его произошло неожиданное событие: Сталин встал и произнес короткий тост, в котором сказал об Адольфе Гитлере как о человеке, которого он всегда чрезвычайно почитал. В подчеркнуто дружеских словах Сталин выразил надежду, что подписанные сейчас договоры кладут начало новой фазе германо-советских отношений. Молотов тоже встал и высказался подобным образом. Я ответил нашим русским хозяевам в таких же дружеских выражениях. Таким образом, за немногие часы моего пребывания в Москве было достигнуто такое соглашение, о котором я при своем отъезде из Берлина и помыслить не мог и которое наполняло меня теперь величайшими надеждами насчет будущего развития германо-советских отношений».

В официальной немецкой записи беседы, в которую из осторожности не было включено упоминание о секретном дополнительном протоколе, тосты, произнесенные на импровизированном банкете, изложены следующим образом:

«Господин Сталин неожиданно предложил тост за фюрера: “Я знаю, как сильно германская нация любит своего фюрера, и поэтому мне хочется выпить за его здоровье”. Господин Молотов выпил за здоровье имперского министра иностранных дел и посла графа фон Шуленбурга. Господин Молотов поднял бокал за Сталина, заявив при этом, что тот своей речью 10 марта, хорошо принятой в Германии, положил начало повороту в советско-германских отношениях. Господин Молотов и Сталин повторно выпили за пакт о ненападении, за новую эру в германо-русских отношениях и за германскую нацию. Имперский министр иностранных дел, в свою очередь, предложил тост за господина Сталина, за советское правительство и за благоприятное развитие отношений между Германией и Советским Союзом».

Когда 24 августа Риббентроп покидал Москву, ему казалось, как сам он утверждал в предсмертных записках, что «желание Сталина и Молотова прийти к взаимопониманию с Германией в тот момент было искренним. Когда я докладывал Адольфу Гитлеру о московских переговорах, у меня сложилось впечатление, что и он, безусловно, воспринял этот компромисс с- Россией всерьез».

Может быть, Риббентроп действительно тогда так думал. А может, просто хотел продемонстрировать свое миролюбие. Но ни Сталин с Молотовым, ни Гитлер ни тогда, ни позже не помышляли о сколько-нибудь длительной дружбе друг с другом. Они лишь собирались овладеть наиболее выгодными позициями для грядущего столкновения.

Секретные протоколы к пакту Молотова — Риббентропа и последующему советско-германскому договору о дружбе и границе стали одним из самых тщательно охраняемых секретов советской власти. Ведь само их наличие компрометировало Сталина и Молотова как поджигателей Второй мировой войны, наряду с Гитлером и Риббентропом. Правда, секрет удалось сохранить недолго. В 1945 году микрофильм с протоколами был захвачен западными союзниками, а затем опубликован в сборнике «Нацистско-советские отношения». Москва объявила немецкий текст протоколов фальшивкой, но на Западе ей никто не поверил. Тем не менее и после этого советские оригиналы секретных протоколов оставались тайной за семью печатями, причем особенно волновался Молотов, возможно опасаясь, что кто-нибудь из коллег по Политбюро использует протоколы как компромат против него лично, заявив, например, что протокол он подписал самовольно, без санкции Политбюро и Сталина. Тем самым Вячеслава Михайловича могли сделать «козлом отпущения» в щекотливом деле о секретных протоколах, чтобы хоть частично реабилитировать советское государство в глазах западных партнеров.