чтобы придать блеск победе. Победа в самом деле была блистательной: она уничтожила грозную позицию, оборонявшуюся почти сотней тысяч человек, и последние иллюзии союзников, по крайней мере в этой части кампании. Союзники уже не могли надеяться закрыть нам путь на Одер; и, главное, не могли, не заключив немедленно перемирия, оставаться привязанными к территории Австрии, а через ее территорию – к ее политике.

Что до потерь, с нашей стороны они были меньшими, чем со стороны союзников. Те признали потери примерно в 15 тысяч человек убитыми и ранеными за два дня сражения, но на деле они были куда более значительными. Наши потери не превысили 13 тысяч человек убитыми и ранеными.

О победе при Бауцене, как и о победе при Лютцене, предстояло судить не по трофеям, а по последствиям. Наутро 22 мая Наполеон решил преследовать неприятеля, отбросить его за Одер и вступить в Бреслау, где праздновался альянс России и Пруссии, а затем в Берлин. Намереваясь лично преследовать отступавших государей, он счел себя достаточно сильным, чтобы расстаться с корпусом Удино, который больше всего пострадал в сражениях 20 и 21 мая, нуждался в 3–4 днях отдыха и имел достаточный боевой опыт и достаточно сильного командующего, чтобы его можно было бросить на Берлин. Наполеон присоединил к нему восемь батальонов из гарнизона Магдебурга и тысячу всадников из Дрездена, что доводило численность его корпуса до 23–24 тысяч человек – достаточной силы, чтобы одолеть прикрывавшего Берлин генерала Бюлова. Маршалу Удино предстояло энергично атаковать и отбросить на Одер Бюлова и затем двигаться на Берлин, в то время как Наполеон будет теснить союзников на Бреслау.

Утром 22 мая, отдохнув несколько часов, отдав приказы, отправив вперед генералов Ренье и Лористона, почти не сражавшихся накануне, а следом за ними Нея, Наполеон выступил и сам. Он двигался вместе с гвардией, а за ним следовали Мармон, Бертран и Макдональд. После двухдневных потерь и отделения Удино у Наполеона оставалось в целом не менее 135 тысяч человек, а приближение Виктора с реорганизованными батальонами должно было довести численность сил до 150 тысяч. Этого было более чем достаточно, чтобы одолеть неприятеля, насчитывавшего не более 80 тысяч солдат. Итак, Наполеон отбыл утром 22-го, пожелав лично участвовать в погоне, дабы испытать только что реорганизованную конницу.

Союзники отступали из Бауцена дорогой в Гёрлиц. Прибыв к Райхенбаху, французы заметили в глубине котловины линию высот, на которую произвела отступление неприятельская пехота, оставив позади для прикрытия кавалерию. Отважный Лефевр-Денуэтт ринулся на неприятельскую кавалерию во главе польских улан и красных улан гвардии, поначалу живо потеснил ее, но вскоре навлек на себя массу конницы, намного превосходящую его собственную. Наполеон, располагавший 12 тысячами всадников Латур-Мобура, бросил их на неприятеля, и равнина Райхенбаха осталась за нами. Несмотря на преимущество в этом столкновении, Наполеон заметил, что его кавалерия, хоть и смешанная со старыми кавалеристами, вернувшимися из России, будучи сформирована совсем недавно, еще не стоит того, чего стоила раньше. В самом деле, большинство лошадей получили ранения или слишком устали. Наполеон заметил также, что воодушевленных врагов поколебать труднее, нежели врагов деморализованных, воюющих без страсти, вроде тех, кого он преследовал после Аустерлица и Йены.

После кавалерийского боя саксонская пехота генерала Ренье заняла высоты Райхенбаха, и можно было в тот вечер заночевать в Гёрлице, но там пришлось бы вступить в арьергардный бой, и Наполеон, рассудив, что трудов на сегодня достаточно, приказал поставить палатку на уже занятом участке. Когда он сошел с коня, вдруг послышался крик: «Кирженер убит!» При этих словах Наполеон воскликнул: «Фортуна сегодня не на нашей стороне!» Однако за первым криком вскоре послышался другой – «Убит Дюрок!». «Это невозможно, – отвечал Наполеон, – я только что с ним говорил!» Но это было не только возможно, это было правдой. Ударившее в дерево рядом с Наполеоном ядро рикошетом сразило превосходного военного инженера генерала Кирженера, а следом за ним и гофмаршала Дюрока. Ранение Дюрока оказалось тяжелейшим. Ядро разворотило ему внутренности, и его обернули компрессом, пропитанным опиумом, дабы облегчить последние минуты, ибо спасти несчастного не оставалось надежды. Дюрок был вторым из истинно преданных друзей, которых Наполеон потерял за последние двадцать дней. Он был глубоко взволнован этой потерей и тотчас приказал совершить публичную траурную церемонию с произнесением торжественных надгробных речей о маршалах Бессьере и Дюроке. Дочери Дюрока он передал герцогство Фриульское, равно как и все дарения, пожалованные отцу, и назначил ее опекуном графа Моле.

Двадцать третьего мая французы вступили в Гёрлиц и перешли через Нейсе, 24 мая перешли через Квису, а 25-го – через Бобр. Союзники разделились на две колонны. Колонна на правом фланге французов включала войска Милорадовича и русскую гвардию, колонна на левом – пруссаков и Барклая-де-Толли. Наполеон преследовал обе колонны. Корпуса Бертрана и Мармона двинулись вправо через Гёрлиц и Швайдниц, следуя у подножия гор. Корпуса Ренье, Лористона и Нея, гвардия и императорская штаб-квартира двинулись в центре, через Гёрлиц и Бреслау. Слева Виктор и кавалерия Себастиани направились к Одеру, чтобы разблокировать Глогау. Французская армия двигалась через Силезию, по территории Пруссии, щадить которую стоило разве для того, чтобы приберечь для себя местные ресурсы. Однако Наполеон предусмотрительно приказал соблюдать строжайшую дисциплину, чтобы поразить германцев контрастом с поведением русских.

Левая колонна, дойдя до Одера, разблокировала Глогау, где гарнизон, обложенный в продолжение пяти месяцев, радостно бросился в объятия освободителей. Лористон, также вышедший к Одеру, арестовал шестьдесят лодок с продовольствием и боеприпасами, предназначенными для осады крепости и теперь послужившими для ее снабжения. Нею оставалось совершить один марш, чтобы вступить в Бреслау.

Читатель может удивиться, что после письма Бубны к Штадиону и письма Коленкура к Нессельроде, одно из которых предлагало план перемирия, а другое – средства для немедленных переговоров, так и не встал вопрос о перемирии. Но, как мы говорили, Коленкура отослали к Штадиону, представителю державы-посредницы, и Штадион сообщил об этом в письме Бертье, равно как и о том, что готов договориться с Коленкуром и с русскими и прусскими генералами о немедленном заключении перемирия. Этот двойной ответ был отправлен 22 мая и вручен французским аванпостам. Получив его и увидев, как приняты его предложения, Наполеон счел, что не должен торопиться с людьми, выказывающими такую гордость, и отвечал, что когда генералы явятся к аванпостам, тогда они и будут приняты, а затем продолжил движение и прибыл в Лигниц, находящийся в одном-двух переходах от Бреслау.

Тем временем в стане союзников царило смятение. Несмотря на безумную спесь, происходившую оттого, что они противостояли французам чуть лучше, чем прежде, союзники начали ощущать