казались уже взрослыми девушками, знающими себе цену и умеющими себя преподнести. Я полагала, что в пятнадцать лет ни за что не стану такой, как они.

Юнхи, будучи младшей в семье, умела получать то, что хотела. Помогало ей и то, что ее родители большую часть времени работали: отец – в компании по импорту и экспорту, базирующейся в Квинсе, а мать – в магазине косметики. И хотя иногда казалось, что у них туго с деньгами – как, впрочем, почти у всех, кого я знала, включая нас – они жили в большом доме, в тенистом тупичке более приятной части города, а мать Юнхи носила роскошные сумки и одежду, как будто бы сшитую специально для нее. Даже Умма, которая несколько высокомерно относилась к семейству Ли, обвиняя их в излишней «эффектности», признала, что мать Юнхи хорошо одевается. Однажды, когда она приехала за мной и зашла выпить чаю, я увидела ее нежно поглаживающей одну из сумочек миссис Ли тыльной стороной ладони, как будто это была детская щечка.

Юнхи выбрала для меня кружевной черный топ с открытыми плечами.

– Думаю, он и правда хорошо будет смотреться на тебе, – твердо сказала она.

Я сняла футболку и натянула его, неловко ерзая перед зеркалом. Я расправила плечи и приподняла одно бедро, как это делали кинозвезды на красной дорожке. Юнхи рассмеялась.

– Ты только посмотри на себя, – улыбнулась она.

Она скользнула в прозрачную розовую блузку, которая мерцала вокруг ее тела, как облако. Мы представляли собой идеальный тандем: я – синяк, а она – сверкающая кожа, которую этот синяк портит.

Юнхи получила приглашение на сегодняшнюю вечеринку от Тары Янг, своей напарницы по лабораторной работе, а Тара была лучшей подругой Эш Ким, которая жила в большом доме на Сикамор, где, по слухам, имелся не только бассейн с подогревом, но и гидромассажная ванна. Было начало октября, и на улице наконец-то начало холодать, но Юнхи настояла, чтобы мы пошли, потому что когда еще у нас будет шанс потусоваться с парнями в горячей ванне?

Как обычно, Юнхи все спланировала сама, и все, что мне оставалось сделать – это появиться. Она решила, что я скажу Умме, будто собираюсь поработать с ней над групповым проектом и переночевать в гостях, а своим собственным родителям она сказала, что мы идем на церковное мероприятие и вернемся домой поздно. Родители Юнхи были еще более религиозными, чем Умма, и всякий раз, когда она упоминала о церкви, они капитулировали, считая, что мы будем в полной безопасности, находясь среди других корейцев. Они не знали, что некоторые из их знакомых детей, посещающих церковь, улыбающихся и почтительно кланяющихся им воскресным утром, тайком убегали из домов своих родителей и блевали на соседские газоны пятничными вечерами.

Если бы Апа был дома, Умма, вероятно, не отпустила бы меня. Она бы сказала, что ей не нравится, когда я остаюсь ночевать в чужих домах, ведь дома у меня есть отличная собственная кровать. «Когда я была в твоем возрасте, – часто сравнивала она, – мне бы и в голову не пришло мечтать провести ночь вдали от своей семьи. Я всегда боялась, что посреди ночи разразится война, и тогда я буду разлучена с ними навсегда». Умма частенько говорила резкие вещи, которые заставляли меня чувствовать себя виноватой: виноватой за свою американскую испорченность и за то, что я соглашалась делать все, чего хотела от меня Юнхи.

«Никогда не забывай, какая ты особенная, – всегда говорил Апа. – С самого раннего твоего детства я знал, что ты предназначена для великих свершений. Ты можешь делать все, что захочешь. У тебя определенно есть к этому предрасположенность, если ты такая же умная, как Умма и Апа». В ответ на это Умма обычно велела ему замолчать и прекратить эту болтовню, но я знала, что на самом деле она с ним согласна; меньшее, что я могла сделать, чтобы поблагодарить своих родителей за все, что они дали мне, за то, что вырвали с корнем свои жизни из родной почвы, переехав в другую страну, и позволили мне появиться на свет – это стать особенной. Я не знала, как сказать им, что я вовсе не хочу быть особенной, что единственное, чего я по-настоящему жажду – это быть такой же, как все остальные.

Как только мы, к радости Юнхи, закончили одеваться, она бросила мне бесформенную серую толстовку и велела надеть ее – и сама сделала то же самое. Мы улизнули из ее дома, натянув их и накинув капюшоны, но в этом не было необходимости, потому что мистер Ли дремал на диване, похрапывая под вечерние новости, а миссис Ли все еще мыла посуду на кухне.

– Будьте осторожны! – рассеянно крикнула она.

Как только за нами закрылась дверь, я почувствовала электричество в ночном воздухе. Всходила луна, воздух потрескивал от напряжения, заставляя меня радоваться, что мы надели толстовки и что нам все-таки удалось улизнуть. Юнхи быстро скинула свою и спрятала ее под кустом.

– Давай, – позвала она.

Мы наполовину бежали, наполовину шли пешком десять кварталов, чтобы добраться до дома Эш Ким, дрожа от холода и смеясь над самими собой. Внезапно мой макияж перестал казаться слишком темным, а мой наряд – слишком смелым. Скрываясь в тени черных ветвей над головами, мы чувствовали себя тайными агентами или членами королевской семьи, инкогнито направляющимися провести одну ночь в кругу простолюдинов. Лунный свет делал легкую ткань блузки Юнхи прозрачной, и когда она нетерпеливо повернулась, чтобы скомандовать мне поторопиться, она была похожа на прекрасное розовое привидение.

К тому времени, когда мы пришли, вечеринка была в самом разгаре. Желтые прямоугольники света протянулись по двору Кимов, а в доме гремела музыка. Мы постучали в дверь, надеясь, что кто-нибудь придет и откроет, но после нескольких секунд нашего неловкого ожидания у двери дома, стены которого пульсировали от шума музыки и гомона людей, Юнхи сама открыла дверь, и мы вошли в помещение, которое по ощущениям и запаху напоминало пивную оранжерею. Она достала из холодильника две охлажденные банки и сунула одну мне в руку.

– Похоже, мы как раз вовремя! – прокричала она мне в ухо.

Гигантский телевизор Кимов с плоским экраном был настроен на футбольный матч, и вокруг него собралась толпа мальчишек. В центре кухни люди уже играли в настольный теннис, их радостные возгласы и азартный свист разносились по всем комнатам дома всякий раз, когда кто-то попадал или промахивался. Эш Ким стояла на лестнице и разговаривала с кем-то, повернувшись к нам спиной, но ее легко было узнать по обесцвеченным волосам длиной до пояса (Умма пришла в ужас, увидев