свободный пучок и не допустить разлетающихся прядей. И никаких челок – чтобы не выдать никому, насколько ее волосы от природы тонкие и прямые. А еще – легкий оттенок лесного ореха, добавляющий глубины их изначальному темно-мышиному цвету.

Когда она уволилась, ей сам бог велел сменить стрижку и покраситься в другой цвет. Однако Би решила податься в отшельницы и совсем запустила волосы, отчего они совершенно одичали, отросли, посеклись и потускнели. Би даже поморщилась, глядя на себя в зеркало.

Господи, да она вообще превратилась в какого-то заросшего хоббита!

Однозначно пришла пора перемен! И раз уж у нее сейчас период безрассудства, то это должно относиться и к волосам – так что к черту все бабушкины установки!

– Мне нужны кардинально другой стиль и какой-то новый оттенок. Волосы у меня ужасно тонкие и непослушные, но я готова к переменам. – Она скользнула взглядом по голубым прядям у Марли. – Только ничего… слишком эксцентричного. – Безрассудство же может и понемножку наступать, не обязательно же сразу накрывает! – Просто хочу выглядеть иначе.

Обе женщины понимающе покивали, после чего между ними состоялся целый консилиум, когда они по очереди перебирали ее волосы, перекидывали пряди туда-сюда, приподнимая и давая им ниспадать, вглядывались в корни, ощупывали кожу головы. Спустя несколько минут, в течение которых никакого консенсуса, по мнению Би, сестры так и не достигли, Марли несколько раз кивнула Молли и решительно поглядела на Би через зеркало.

– Вы готовы мне довериться?

Боже милостивый! У Би, разумеется, не было ни малейшей разумной причины довериться человеку, с которым она только что познакомилась – тем более когда речь шла о волосах! Но, черт подери, ее отец, никогда не понимавший вечных переживаний своей матушки насчет волос Би, неизменно говаривал, что разница между хорошей стрижкой и плохой – всего лишь две недели. И, на худой конец, у Би в запасе было достаточно толстовок с капюшоном, чтобы на какое-то время прикрыть безобразие. Трудно сказать, то ли это сработала сложившаяся солидарность трех чужачек, то ли на Би подействовал светящийся в глазах мастера озорной огонек, но Би была и впрямь готова довериться Марли с ее голубыми прядями.

– Да.

А Чарли Хаммерсмит с его требованием «не выделяться» пусть идет куда подальше!

Марли тряхнула сжатым кулачком и широко улыбнулась:

– Отлично.

Она энергично вскинула перед собой, расправляя, накидку, и в мгновение ока Би оказалась тщательно обернута материей.

– Хотите, Молли пока займется вашими ноготками? И, может, педикюр? – Она указала рукой на второе в их салоне кресло, снабженное ванночкой для ног. – Ножки она может сделать, пока закрепляется краска. А еще… – И близняшки разом весьма многозначительно посмотрели на непослушные брови Би. – Мы можем предложить вам полную восковую эпиляцию.

– Да, – кивнула Молли, – брови, подмышки, ноги, зону бикини. – Тут она слегка понизила голос: – Можно и бразильскую.

Би задумалась. Если даже блестящий шар на потолке вызвал в этих местах настоящий фурор, то трудно было представить, какой ажиотаж мог подняться от восковой эпиляции самого что ни на есть интимного места!

– Спасибо. Но, думаю, бровей и маникюра с педикюром будет достаточно.

Да она и близко не подпустит Молли к своей «зоне бикини»! Если уж у близняшек вызвало озабоченность состояние ее бровей, то Би вовсе не хотелось им показывать, какие джунгли разрослись у нее там, внизу. Едва ли во всем Восточном Колорадо найдется столько воска, чтобы с этим справиться!

– Что ты там все ищешь-то, Малой? Уже целую вечность там копаешься!

Остин стоял на четвереньках перед угловым шкафчиком на кухне, сунув внутрь голову. Услышав прозвище, прилипшее к нему с незапамятных времен, он невольно скривился. Малой. Сейчас оно казалось Куперу особенно едким и обидным. Он уезжал в Денвер и пять лет жил там один, дабы всем доказать, что никакой он больше не «малой», – однако старые привычки кое у кого трудно изменить.

– У тебя же вроде где-то был набор для фондю?

Любовь его матушки к разного рода кухонным гаджетам и новомодным приспособлениям, граничащая с одержимостью, за годы привела к захламленности всех шкафов и кладовок.

– Набор для фондю? – переспросила она. Недоумение в ее голосе просочилось даже внутрь шкафчика.

– Ага, – подтвердил Остин и, высунувшись наружу, сел на пятки.

Мать поставила корзинку с овощами, которые, видимо, только что собрала, пройдясь по огороду, на сушильную сторону раковины. Его матушка была потрясающим огородником, и круглый год ее многочисленные грядки изобиловали сезонными дарами. И, как считала Маргарет Купер, ничего не могло быть лучше и вкуснее, чем только что сорванные, выращенные своими руками плоды.

Смывая землю с корешков, она сосредоточенно нахмурилась.

– Это тот, что нам на свадьбу подарили кузен Эйвери с женой?

– Э-э… видимо, да. – Остина на самом деле нисколько не интересовало происхождение набора.

– С чего тебе вдруг понадобилось это старье?

С того, что Остин никак не мог заставить себя не думать о Беатрис. С того момента, как она вчера его поцеловала, он не в состоянии был занять свои мысли чем-либо другим. Он все думал о том, как это было приятно. О том, как бы ему хотелось это повторить. О том, как сильно она ему нравится.

О ее игривой непредсказуемости…

– Я слышал, мода на них возвращается, – ответил он.

Мать быстро глянула на него через плечо:

– Да? Ну ладно…

Этим утром, помогая родителям по хозяйству, Остин случайно вспомнил про старую электрическую фондюшницу, которую его матушка доставала иногда по случаю чьего-нибудь дня рождения или вечеринки с ночевкой, и рассудил, что вполне может дать ее Беатрис. Вот только он не хотел, чтобы об этом узнала мама. Тот факт, что он вернулся жить на родительское ранчо, вовсе не означал, что она должна знать обо всем, что происходит в его жизни.

Сообщение о том, что он живет с родителями, и без того, похоже, шокировало Беатрис, чтобы он еще спрашивал у матери совета или одобрения.

Снова занявшись овощами, мать спросила:

– А ты смотрел уже в старом большом сундуке, который в амбаре?

– Нет, – оторопело заморгал Остин.

Какого черта фондюшнице храниться в амбаре?

– Мы в прошлом году решили попытаться немного разобрать тут скопившееся барахло.

Остин едва сдержал глумливую улыбку. «Мы» означало исключительно отца. Избавление от всяческого барахла матушку обыкновенно не увлекало. Не то чтобы она была законченным скопидомом, но с каждой вещью у нее была связана какая-то своя история, отчего эти вещи превращались скорее в друзей, нежели просто в предметы быта. Забавный казус с кузеном Эйвери был ярким тому примером.

– Мы кучу неиспользуемых вещей