Звали убитого коллежским советником Седовым. Мне эта фамилия ровно ничего не говорила. Однако когда сказали его имя отчество — Платон Петрович — я похолодела. Именно так называл в мыслях своего начальника мой первый конвоир Ломакин. Теперь, в отличие от всех кто проводил дознание, я твердо знала, для чего в нашей комнате оказался начальник Ломакина.

Когда первые минуты растерянности прошли, какой-то строгий генерал приказал, чтобы из комнаты с убитым удалили всех посторонних. Нас с Маланьей Никитичной отослали в соседнее помещение, а потом, по приказу самого графа Палена, перевели в обширные покои и приставили к нам караул.

Теперь мы оказались в большой комнате с видом на реку Неву и Петропавловскую крепость. В соседней комнате нас охраняли двое гвардейцев. Обстановка во дворце была напряженная, все боялись гнева царя. Я, само собой, ничего никому не говорила, и свои догадки держала при себе. Зато Маланья Никитична болтала не замолкая и строила самые невероятные предположения. Мне же, чтобы остаться в живых, впору было мечтать об одиночном заключении.

До вечера больше ничего не произошло. Во всяком случае, о нас никто не вспомнил и никаких новых вопросов не задал. С охраной тоже все устроилось самым лучшим образом. Я несколько раз заглядывала в караульную комнату, и видела там стоящих на часах солдат. Однако вечером вдруг произошло событие, во многом изменившее мое грустное пребывание в Зимнем дворце.

Было еще светло, но мы со старухой после всех волнений собрались ложиться спать. Она уже начала раздеваться, когда к нам негромко постучали, и в комнату вошел знакомый мне секретарь графа Палена Афанасьев.

Выглядел он не так, как обычно, деловитым и торопливым, а слегка смущенным. В руке он держал довольно объемный узел.

— Добрый вечер, сударыня, — поздоровался он только со мной, почему-то не заметив мою напарницу.

— Добрый вечер, — разом ответили мы обе.

Афанасьев прошел в комнату и торжественно водрузил на стол сверток.

— Его сиятельство приказал доставить вам это маленький презент и просил на словах передать, что был очень доволен беседой с вами.

— Спасибо, — поблагодарила я, не зная, что и думать об удовольствии, которое получил Пален от нашей беседы.

Я попыталась понять, о чем в эту минуту думает сам Афанасьев, но в голове у него оказались странные мысли о новой фаворитке, и о том, как загладить передо мной его вчерашнюю небрежность. Я ничего толком не поняла и с поклоном поблагодарила за подарок.

— Изволите посмотреть сразу? Граф беспокоится, понравится ли вам его вкус, — сказал Афанасьев, явно не собираясь сразу уйти.

Я пришла в окончательное волнительное недоумение и тотчас развязала узел. Там лежало сложенным белое муслиновое платье и в отдельной лаковой коробочке парчовые туфли.

— Это что такое? — только и смогла спросить я, не отрывая взгляда от великолепных подарков.

— Его сиятельство чувствует свою вину, что по нерасторопности ваших… — он поискал слово, могущее заменить грубое «конвоиры», и придумал более мягкое, — и нерадивости ваших провожающих, вы, сударыня, принуждены были испытывать нужду в самом необходимом. Посему по своему вкусу подобрал вам эти скромные наряды.

— Мне?! — только и смогла сказать я, тотчас забывая о самом Афанасьеве.

Кажется, секретарь сам проникся моим восторгом и впервые по-человечески улыбнулся.

— Именно вам, сударыня. Изволите примерить? — спросил он.

— Да! — на выдохе прошептала я.

— Тогда я подожду в соседней комнате, — опять, не как секретарь, а как нормальный человек сказал он и быстро вышел, осторожно притворив дверь.

— Никакая она не б… просто хорошая девчонка, вот старик и расчувствовался. Впервые замечаю за ним такую слабость. Видно, годы берут свое, — наконец внятно подумал он по ту сторону дверей.

После этих его мыслей я совсем переменила свое отношение к Афанасьеву.

— Алевтинка, это что? — бросилась ко мне старуха. — Никак самого Палена захомутала? Ишь ты, какая! Видать, в тихом омуте черти водятся. Покажи платье-то. Ах, хорошо, а муслин-то какой тонкий, будто паутина! Тебя под ним всю будет видно! Ах, он греховодник! Вон что удумал!

— Погодите, Маланья Никитична! Ну не мешайте, ради бога, подержите лучше сарафан! — взмолилась я, торопливо сбрасывая сарафан. — Смотрите, оно точно мне впору! Посмотрите, фонарики какие с кружавчиками, красиво-то как! А вырез не слишком глубокий? У меня же вся грудь будет снаружи.

— Ничего, пущай смотрят, чай не ослепнут! Эх, мне бы такое платье, когда я молодой была! Разве у меня такие сиськи были что у тебя? Во, — она показала неправдоподобный размер своего молодого бюста. — А какие тугие да высокие, поверишь, полный стакан с водкой можно было поставить и капля не прольется!

— Да, постойте вы с рассказами, Маланья Никитична, — взмолилась я, — посмотрите, как мне длина? А тут поглядите, какие рубчики идут по подолу!

— Ах, граф, ах, шалун! — не слушая, бормотала старуха. — Как он только тебя высмотрел?! А ты к нему как? Он уже попросил, али наперед тебя задабривает?

— Наперед, наперед! — прервала я ее глупые предположения. — Он просто человек хороший! А посмотрите, складки как ложатся? Сейчас туфли надену и пройдусь! Только как же в таком платье, да с косой? Мне же прическа нужна!

— Пален-то хороший? — с сомнением сказала старуха. — А туфли-то тебе велики, с ноги будут сваливаться! — съехидничала она.

— Ничего, я ватку в носок положу, и будут впору. Он же не знал, какая у меня нога. Ну, как я вам?

— Ты бы на меня в молодости посмотрела, — опять завела старую песню Маланья Никитична, — вот то была краса! А ты, что ж, смотреть можно, с души не своротит.

Пока она расхваливала себя, я надела обновки, и павой прошлась по вощеному паркету. Туфли и правда были слегка велики, но зато такой красивой работы, какой я еще не видела. Куда там красным лаковым сапожкам, что купил мне в Троицке Алеша. В таких туфлях любая женщина могла не то, что ходить, летать!

— Господин Афанасьев, — позвала я, — можете войти, я готова!

Секретарь вошел, будто стоял наготове за дверью. Я выжидающе смотрела на него и прислушивалась к тому, что он подумает, чтобы проверить впечатление, которое производит мой новый наряд.

— Вот это да, — была его первая мысль, — вот тебе и деревенская девка! А старик-то с платьем перемудрил, она же вся на просвет видна!

— Проходите, — пригласила я, и будто невзначай, отошла от светлого окна в простенок. — Как вам подарок его сиятельства?

— Подарок, бесспорно, хорош, да и сама фигура недурна! — ответил он с такой задушевной искренностью, что у меня стало тепло на душе.

— Ну вы тоже скажете, — смутилась я. — Для женщины главное — одежда!

— Пожалуй, — признался он, против своей воли, жадно меня рассматривая. — Так что передать его сиятельству?