— Никак они и у нас печь собираются чистить! — воскликнула Маланья Никитична, когда к нам постучали. — Кто там еще?

После стука дверь тотчас открылась, и в комнату вошел чумазый с ног до головы человек. Мне кажется, чистыми у него были только белки глаз.

— Это ты что ли, Иванов? — присмотревшись к трубочисту, строго сказала старуха. — Чего заявился?

— Печи чистим, Маланья Никитична, по приказу графа Палена, — почтительно ответил он.

Вслед за ним вошло еще двое трубочистов, один коренастый, другой высокий, ростом с моего мужа. Они остановились и, по всему, ждали команды Иванова. Тот же не рисковал рассердить старуху и не знал, стоит ли вообще связываться с нашей печью.

— Поди, грязь разведёте, ироды? — переставая сердиться, спросила она.

— Без этого никак невозможно, Маланья Никитична, — подобострастно глядя на нее, ответил Иванов. — Зато зимой будет тепло и бездымно.

— До зимы ещё дожить надо! Это ты молодой, а я совсем старой стала, того гляди, помру, — не без доли кокетства, проворчала она.

— Да-ть ты что, родимая Маланья Никитична, ты всех нас переживёшь, да-ть ты ещё женщина-то в самом соку, кому-ть и жить-то, как ни тебе, — заюлил Иванов, обнажая белые на черном лице зубы.

— Ну, пошёл хлиртовать, кавалерщик! — кокетливо повела тяжелыми плечами моя напарница.

Мне слушать их игривый разговор было неинтересно. Я отвернулась от флиртующей парочки и впервые внимательно, посмотрела на высокого трубочиста, чем-то похожего на мужа. И тут у меня словно оборвалось сердце. Это был он!

Алеша смотрел на меня горящими глазами. Только теперь, узнав его, я начала слушать его мысли. Не, знаю почему, но он сразу же понял, что я беременна и острая жалость и любовь захлестнули его, а вслед за ним и меня. Я разом забыла предупреждение Евстигнея и непроизвольно устремилась к нему, но глаза его предупреждающе расширились, и в последний момент я удержала порыв. Мы остались на своих местах. Он неподвижно стоял в дверях, а я застыла в своем кресле.

Теперь мы с ним переговаривались мыслями и, что удивительно, он хорошо меня понимал. Второй трубочист, удивленный нашей немой сценой, что-то ему сказал. Алеша опомнился, испугался, что наши тайные сношения могут заметить, и насильно отвел от меня взгляд. Муж так боялся за меня, что уже был не рад, что подверг меня опасности, пробравшись во дворец. Он сразу же понял, почему я живу со старухой, и покосился в ее сторону.

Однако пока Маланье было не до нас, она кокетничала с чумазым Ивановым и в нашу сторону не смотрела. Объяснить мужу, что я старуху совсем не боюсь и вполне могу руководить ее действиями, я не смогла. Впрочем, и я старалась быть осторожной, теперь из-за него самого. Если Алешу схватят во дворце, ему неминуемо угрожает суровое наказание. Император Павел Петрович не любил ни сюрпризов, ни инициативных молодых людей, способных по своей воле проникнуть в государевы чертоги.

— Ты что же, Сатана, делаешь! — вдруг, закричала моя старуха, прерывая наше тайное свидание. — Ирод ты косорукий!

Пока мы были заняты собой, обменивались кто словами, кто взглядами, оставшийся без надзора трубочист, полез в боковое окошко печи и вытащил из него черный пук.

— Ты что делаешь, анафема! Не видишь, что я занятой! Поклади немедля, на место! — закричал Иванов на товарища, от которого во все стороны полетела сажа.

Алеша бросился помогать собирать ее с пола. Трубочист, стараясь загладить вину, бестолково пытался ему помогать. Пока они возились на полу, Маланья Никитична, попеняла Иванову:

— Ишь ты, посмотри, как твой чумазец на мою девку пялится? Али знаёма она тебе? — добавила она, подозрительно глядя на мужа.

— Чаво, тетенька? — глупо улыбаясь, переспросил он и с таким тупым видом уставился на старуху, что я едва удержалась от смеха.

Он так натурально изображал дурака, что я бы на ее месте тоже наверняка обманулась.

— Чаво-ничаво, пришёл работать, так работай, нечего глаза на девок лупить, ослепнешь, ефиёп, прости Господи, — прикрикнула на него Маланья.

— Чаво, тётенька, лупить? Никак яичко? Так нету здеся яичек, яички в Пасху бывают!

Маланья Никитична про себя удивилась, какими глупыми бывают работные люди, потеряла к нему всякий интерес, и продолжила разговор с Ивановым.

Однако мы оба стали вести себя осторожнее, и, пока Алеша возился с печью, перебрасывались только короткими взглядами. Это было так здорово — понимать друг друга без слов! Однако время шло, особенно долго задерживаться в нашей комнате он не мог и от нежностей мы перешли к деловому разговору.

— Ты знаешь, почему тебя арестовали? — спросило меня муж.

Я отрицательно покачала головой.

— Я расскажу все, что узнал о твоем аресте, — четко, так чтобы мне все было все понятно, проговорил он про себя.

Я едва заметно кивнула, показывая, что поняла.

— Кажется, тебя считают законной внучкой императора Иоанна Антоновича и Павел боится, что ты станешь претендовать на Российский престол, — объяснил он.

Наверное, от удивления у меня сделались круглыми глаза. Ни о каком императоре Иоанне Антоновиче я и слыхом не слыхивала. Попыталась привлечь память Алеши, но и он, кажется, ничего о таком императоре не знал.

— Был у нас такой император, — правильно поняв мое недоумение, объяснил он, — племянник императрицы Анны Иоанновны. Он сын принцессы мекленбургской Анны Леопольдовны, и герцога Брауншвейг-Люнебургского Антона-Ульриха. Родился 12 августа 1740 г. и манифестом Анны Иоанновны от 5 октября 1740 г. объявлен наследником престола, и после смерти Анны был провозглашен императором, — объяснил Алеша.

Елизавета Петровна, дочь Петра I, сумела захватить престол и этого Иоанна в годовалом возрасте арестовали, отделили от семьи и отправили на Соловки. Но до острова не довезли и временно посадили в крепость Холмогор, где он пробыл около 12 лет. Находился он там в полном одиночном заключении, отрезанный от всякого общения с людьми. Единственным человеком, с которым он мог видеться, был наблюдавший за ним офицер. В начале 1756 г. сержанту лейб-кампании Савину предписано было тайно вывезти Иоанна из Холмогора и секретно доставить в Шлиссельбург.

В Шлиссельбурге тайна должна была сохраняться не менее строго: сам комендант крепости не должен был знать, кто содержится под именем «известного арестанта». Могли видеть Иоанна и знали его имя только три офицера стерегшей его команды.

Иоанн знал о своем происхождении, несмотря на окружавшую его таинственность, и называл себя государем. Вопреки строгому запрещению его учить, он от кого-то научился грамоте, и тогда ему разрешено было читать Библию.

Когда появились слухи, что он тайно обвенчался с дочерью тамошнего коменданта и у нее родился сын, коменданта на всякий случай поменяли и с семьей отправили в Сибирь. А сам Иоанн скоро погиб. Подпоручик Мирович, состоявший в охране крепости, вздумал его освободить и провозгласить императором. Он склонил с помощью подложных манифестов на свою сторону гарнизонных солдат, арестовал коменданта крепости Бередникова и потребовал у него выдачи Иоанна. Когда Мирович навел на крепость пушку, пристава сдались, предварительно убив Иоанна.