Улицы, казалось, постепенно стали мирными и спокойными, а дела, казалось, резко пошли в гору. Определяющее слово здесь — «казалось».

Тем не менее торговля заметно приблизилась к процветанию.

Бейсибские и ранканские завоеватели, казалось, отдали предпочтение дипломатии, позабыв о бесчинствах и усмирении с оружием в руках. Деятельность террористов, возглавляемых НФОС, которые могли бы возражать против мирного течения жизни, находилась в упадке. И если верить слухам, Зип — бывший лидер НФОС — сейчас следит за порядком на улицах Санктуария. Некоторые верили, другие недоверчиво качали головами. Хотя эти сведения и казались им в высшей степени подозрительными, но даже они не могли отрицать, что ночные набеги террористов прекратились и молодые мордовороты больше не пристают среди бела дня к торговцам, требуя «взнос за охрану».

— Санктуарий наконец стал настоящим Санктуарием, — соглашались торговцы. Они-то выжали все возможное из нового положения, крайне благоприятного для обогащения. Каменщики, разнорабочие и профессиональные строители, хлынувшие в город на постройку стен по постановлению Молина Факельщика, безмерно способствовали расширению городской торговли.

Разбогатевшие мастеровые принесли немалый доход местным купцам, и купля-продажа стала стержнем крепнущей экономики Санктуария. Самые практичные и дальновидные вкладывали деньги в развитие бизнеса, что в скором времени должно было с лихвой окупиться. Город, который совсем недавно назывался не иначе, как «выгребная яма империи», теперь стал местом, где жители раздробленного и уставшего от войн государства могли отдохнуть и восстановить мирную и безбедную жизнь.

Из Рэнке хлынул поток эмигрантов. Они выкладывали неплохие деньги караванщикам, чтобы пересечь пустыню и добраться до портового города, где правили принц Кадакитис и его бейсибская супруга Шупансея. У некоторых беженцев находились в городе ранканские родственники, готовые предоставить им кров и защиту. Другим, в том числе и Марьят, повезло меньше. От всей ее некогда многочисленной и могущественной семьи осталось только трое внуков, и она забрала их в Санктуарий, чтобы начать все сначала. И хотя ей не на что было надеяться, кроме собственных сил и толики удачливости, она смотрела в будущее с неиссякаемым оптимизмом.

Марьят остановила фургон на Базаре. Позади остановился другой фургон, которым правил Келдрик, ее старший внук. Келдрик и его сестра Дарсия тревожно огляделись, отметив, что никто не пытается напасть на фургоны. Хотя мальчику было всего лишь четырнадцать лет, а девочке двенадцать, после событий последних лет они повзрослели настолько, что смотрели на мир далеко не детскими глазами. И знали, что нельзя допустить, чтобы под фургонный тент проник чей-нибудь любопытный взгляд, поскольку в этих двух повозках хранилось будущее семьи Марьят.

Пока двое старших внучат подозрительно оглядывались, а младшенький спал в переднем фургоне, Марьят высматривала безопасный путь через площадь в сторону жилых районов Санктуария. Их небольшой караван представлял собой островок в бушующем людском море. Вокруг плескались пестрые юбки С'данзо. Купцы громко расхваливали свой товар, покупатели платили денежки и живо его разбирали. Стражники толкались в толпе, делая вид, что следят за порядком. Там и сям слышались жалобные вопли нищих. Монеты кочевали из одного кармана в другой с невероятной скоростью. Мычание, блеянье и рев животных, томящихся в клетках, сливались с воплями продавцов, покупателей и воров Базара.

Не в первый раз за последние месяцы Марьят почувствовала себя не в своей тарелке. Она пригладила свои пепельные волосы, которые быстро белели с того дня, как ее прошлая жизнь неожиданно и кроваво закончилась. Эта еще нестарая женщина никогда не красила волосы, как делали многие дамы ее круга. Она высоко несла седеющую голову с тем достоинством, которое приходит только с возрастом. Ее вера в удачу и добро чудесным образом помогла сохранить красоту лица и грациозности фигуры, несмотря на пережитые ужасы и страдания.

Марьят была высокой и статной женщиной за пятьдесят. Она держалась прямо и спокойно и сохранила хорошие манеры высокопоставленной леди, которой и была совсем недавно.

Первое впечатление от Санктуария было незабываемым: новые стены города сияли в лучах утреннего солнца. Теперь же ее снова начали одолевать сомнения. Как только перед ней раскинулся буйный и разношерстный Базар, сомнения накинулись на нее, точно маленькие демоны. Этот мир был чужд ранканской женщине высокого положения.

— Вот мы и добрались, госпожа, — раздался дружелюбный и прекрасно поставленный баритон, который Марьят полюбила за время путешествия.

Она повернулась и увидела менестреля Синна, пробирающегося сквозь толпу. Он протиснулся между двух купцов, которые сцепились из-за цены на цыплят, и походя ухватил за ворот уличного воришку, который попытался вытащить его кошелек. Темноволосый бард с небольшой бородкой с легким интересом посмотрел на затрепетавшего мальчишку. Молодой вор и по совместительству побирушка ошалел от реакции этого человека и теперь покорно ожидал самой худшей доли и неминуемого наказания. Но Синн разжал пальцы мальчишки, вложил в них серебряную монету и сжал его руку в кулак.

— А теперь топай, — сказал бард, — и не вздумай сообщить своим дружкам, что я легкая добыча. Иначе найду и приколочу к городской стене.

Когда менестрель отпустил мальчишку и юный ворюга исчез в толпе, Марьят улыбнулась и подумала, насколько же великодушен этот человек. За то время, как Синн сопровождал их вместе с караваном из Рэнке в Санктуарий, и она и ее внуки успели привязаться к менестрелю.

Синн покупал детям леденцы, играл с ними и пел на ночь колыбельные. Марьят только радовалась, поскольку это был первый мужчина, от которого дети дождались любви и ласки с тех самых пор, как их отец — сын Марьят — встретил внезапную и мучительную смерть. По каким-то собственным соображениям Синн держался поблизости от их семьи все время путешествия с караваном и всячески заботился о них.

Бард подошел к ее фургону. Похлопал лошадей по морде, поднял голову и улыбнулся женщине, которая держала в руках вожжи.

— Надеюсь, что сумел подыскать для вас удобное местечко, госпожа, — вежливо и весело сказал он. Хотя Марьят не могла более рассчитывать на великосветское отношение, но Синн неизменно говорил с ней любезно и уважительно, как и полагается с леди из высшего общества. Это не только усиливало притягательность менестреля, но и ободряло и успокаивало Марьят, питало ее силы и надежды на успешное воплощение замыслов, которые привели ее в Санктуарий.

— Поднимайтесь сюда, мой друг, — сказала Марьят, предлагая ему сесть рядом с собой. — И покажите место, которое вы для нас подыскали. Я так устала и измучилась, что умираю без горячей ванны и приличной еды.

— Вы получите и то и другое, и даже больше, — ответил Синн, бережно пристраивая мандолину между собой и Марьят, чтобы случайно не повредить ее Ведь этот инструмент его кормил.

Потом он объяснил Марьят, как выбраться с площади к гостинице, которую присмотрел. Келдрик повел свой фургон следом.