— Сможет он вернуться в подразделение? — спросил Макрон.

— Сделай одолжение, центурион! — Хирург покачал головой. — И когда вы, боевые командиры, усвоите, что раненые не могут вскакивать и становиться в строй после первой же перевязки? Если оптион вернется к службе раньше времени, его волдыри могут полопаться, туда попадет зараза, и он окажется в положении куда худшем, чем теперь.

— И надолго ли он вышел из строя?

Лекарь внимательно оглядел воспаленный бок и покачал головой.

— Несколько дней, пока не опадут волдыри. Ему придется держать бок открытым, чтобы обожженное место ни с чем не соприкасалось. Так что он освобождается от службы.

— Освобождается, — хмыкнул Макрон. — Ты, может быть, не заметил, что у нас тут война и что она не закончилась. Он должен вернуться в подразделение. Мне нужен каждый человек, способный держать оружие.

Хирург поднялся в полный свой рост и воззрился на центуриона. И только тут Макрон наконец осознал, что лекарь этот подлинный великан, выше его чуть ли не на локоть и сложен как бык. Ему было лет двадцать пять, а смуглая кожа и тугие, курчавые волосы наводили на мысль об африканских корнях. Его фигура представляла собой гору мышц, без малейшего жира.

— Центурион, если ты ценишь этого малого, ему необходимо позволить оправиться от ожогов. Паренек освобожден мной от службы, и мое решение поддержано главным хирургом легиона и самим легатом.

Тон и выражение лица лекаря ясно давали понять, что выслушивать какие-либо возражения он не намерен, однако это не меняло того факта, что шестая центурия и впрямь позарез нуждалась в каждом мече.

— А мне нужно, чтобы он вернулся в центурию.

Конфронтация между хирургом и центурионом при мерцающем свете факела грозила перерасти в стычку. Катон стиснул зубы и с трудом поднялся на ноги, чтобы вмешаться.

— Прошу прощения, командир. Врач прав, я почти не могу пошевелить рукой. От меня сейчас не будет никакого проку.

— А кто тебя спрашивал! — сердито буркнул Макрон. — И вообще, с чего это ты берешь его сторону?

— Да не беру я ничью сторону, командир. Мне самому охота как можно скорее вернуться в строй, но что от меня толку, пока рука не работает?

— Понятно, — проворчал Макрон.

В принципе, он, разумеется, не был таким уж бесчувственным, но ему трудно было взять в толк, почему это человек не может участвовать в сражении, если он в сознании и руки-ноги у него не отрублены. А сражение, ничуть не менее кровопролитное, чем недавнее, могло разразиться в любое мгновение. Да, римляне захватили укрепления бриттов и выгнали дикарей из их лагеря, но тысячи варваров все равно уцелели. Окрестности сейчас буквально кишат ими, и, сумей кто-то организовать эту толпу в подобие войска, всем римлянам, даже раненым, придется драться, защищая свои шкуры.

— Ну ладно, парень, — промолвил он, слегка смягчившись. — Поправляйся, но возвращайся в центурию как можно скорее, понял? Не вздумай симулировать.

— Командир! — возмутился Катон. Но Макрон уже повернулся и, обходя лежащих у реки раненых, двинулся прочь. Взгляд Катона следовал за его факелом какое-то время, но потом тот затерялся среди других факелов и огней походных костров.

— Славный у тебя центурион, ничего не скажешь, — произнес вполголоса хирург.

— Да нет, он в порядке. Просто ему порой слегка недостает чувства такта. Но уж зато солдат превосходный.

— А ты, парень, считаешь, что здорово разбираешься в солдатах, а? — спросил лекарь, зачерпывая из горшочка еще мази. — Можешь судить о них со знанием дела?

Катон, внутренне подобравшийся в ожидании боли, кивнул:

— Думаю, уже могу. Для этого я прослужил достаточно.

— Правда? И давно ты тянешь лямку во Втором?

— Да уж скоро год как…

Хирург, накладывавший мазь, остановился.

— Год? Вот как? И это твой первый легион?

Катон кивнул.

— Да ведь ты совсем еще мальчишка.

Лекарь озадаченно покачал головой, а потом бросил взгляд на тунику и на панцирь Катона, лежавшие у него под ногами. Его внимание привлек тусклый блеск прикрепленного к ремню знака отличия.

— Ого, да у тебя, никак, и награда имеется?

— Да.

— А чем заслужил?

— В прошлом году, еще в Германии, я спас жизнь своему центуриону.

— О боги, так ты что же, тот самый оптион? Тот, о котором столько болтали? — Хирург посмотрел на Катона. — Оптион из дворца.

— Да, это я, — смутился Катон.

— И ты добровольно пошел в армию?

— Не совсем. Я был рожден рабом и получил свободу с тем условием, что отправлюсь служить под римским орлом. Это награда за службу моего отца при дворе.

— И он тоже был рабом?

— Вольноотпущенником. Но его освободили уже после моего рождения, так что я остался рабом.

— Это, наверное, худо.

— Да уж, радости мало.

Хирург рассмеялся густым, низким смехом, привлекшим внимание всех, кто находился поблизости.

— Впрочем, тебе, похоже, жаловаться не приходится, карьеру ты делаешь молниеносно. Только что был рабом — и уже вольный человек, только вступил в легион — и уже оптион, да еще и носящий боевую награду. Если и дальше так пойдет, ты станешь центурионом… да что там, легатом!.. уже в следующем году.

— Может, ты все-таки вотрешь в меня свою мазь? — спросил Катон, смущенный проявленным к его персоне вниманием.

— Прости, оптион. Я не хотел тебя обидеть.

— Да я и не обиделся. Просто чем скорее мы закончим эту процедуру, тем лучше.

Лекарь продолжил смазывать тощий, обожженный бок снадобьем, а Катон попытался занять свои мысли чем-нибудь, способным отвлечь от боли. Вокруг во множестве лежали раненые — кто-то стонал, кто-то лежал без чувств, кто-то метался в горячечном бреду. Санитарные команды всех трех легионов без устали переправляли страдальцев на другой берег в яликах, позаимствованных у механиков. Челны сновали между двумя берегами, доставляя на одну сторону людей, а на другую пустые носилки.

— Каковы наши потери? — спросил Катон.

— Потери серьезные. Погибших еще не подсчитали, но их сотни. Тела складывают в центре лагеря. По слухам, командующий собирается перед тем, как армия двинется дальше, срыть земляные валы. Этого как раз хватит, чтобы воздвигнуть над пеплом павших достойный курган.

— А раненые?

— Их тысячи. — Хирург поднял глаза. — В основном бойцы Девятого, побитые проклятыми пращниками. Я в жизни не обрабатывал столько сломанных костей. Вот, дай-ка я найду тебе сувенир.

Хирург посмотрел под ноги, обшарил утоптанный множеством ног пятачок, нашел на нем что-то и вложил в руку Катона маленький, но тяжелый предмет. В тусклом свете факела юноша увидел, что это овальный кусочек свинца размером с большой палец, но с утолщением в центре.