И тут же часть стены со скрипом опустилась вниз, и передо мной оказалось что-то вроде окна, достаточно широкого, чтобы в него мог пролезть человек.

Других вариантов все равно не было, и я пролезла в это окошко.

Там, куда я попала, было заметно холоднее, чем прежде, и стоял какой-то непривычный запах.

Я посветила вокруг телефоном – и увидела, что нахожусь в просторном подвале с высоким сводчатым потолком.

Справа и слева от меня были ряды каких-то странных сероватых сот, словно я оказалась в огромном осином гнезде.

Тут рядом со мной послышалось пыхтение – и из проема в стене вылез Горыныч.

– Это что такое? – проговорила я, показывая на странные соты по сторонам.

Горыныч ничего не ответил.

Он протянул руку, взялся за одну ячейку и потянул на себя…

В руке у него была бутылка, покрытая толстым слоем слежавшейся пыли, как серым мехом.

Только теперь я поняла: то, что показалось мне сероватыми сотами, были донышки запыленных винных бутылок…

А Горыныч протер бутылку рукавом, освободив ее от пыли, и прочитал надпись на этикетке:

– «Шато Марго»… год 1901… так вот он, клад купца Бочкарева!

– Клад? – переспросила я удивленно.

– Ну да, клад! Все думали, что он спрятал здесь золото или драгоценности, а у него здесь просто винный погреб.

– Разве это клад?

– Еще какой! Ты представь, сколько может стоить каждая бутылка такого возраста? К тому же не какая-нибудь… «Шато Марго» даже небольшого возраста стоит очень дорого, в зависимости от года урожая до нескольких тысяч долларов за бутылку, а уж столетней выдержки… это настоящее сокровище!

– Но, может быть, все это вино давно скисло.

– Вряд ли. Драгоценные вина потому и ценятся, что хорошо сохраняются, и с возрастом становятся только лучше, – наставительно произнес Горыныч. – Эх, молодежь, ничего-то вы не знаете… а главное, и знать не хотите!

Я бросила на него взгляд из-под ресниц. Ишь, как заговорил – ну прямо добрый дедушка! Смотрит покровительственно, говорит вкрадчиво… Как будто не он всего час назад угрожал мне!

А этот тип достал с полки еще одну запыленную бутылку, протер ее и присвистнул:

– Ух ты! «Шеваль Блан» более чем столетней выдержки… это вино может быть еще дороже…

– Ну это, конечно, очень интересно, – перебила я его, – но мне бы хотелось для начала выбраться из этого подземелья на свежий воздух, к солнечному свету… Так что давайте не будем задерживаться.

– Свежий воздух – это, конечно, хорошо, – протянул Горыныч задумчиво, – но я никогда себе не прощу, если не попробую это вино. Когда еще у меня будет такой шанс! Так всю жизнь проживешь, и не узнаешь его вкуса!

– А что я буду с вами делать, если вы напьетесь и не сможете дальше идти? Имейте в виду, на себе я вас не потащу! У меня на это просто не хватит сил!

– Да ты что? За кого меня принимаешь? Чтобы я отключился от глотка хорошего вина?

Я хотела возразить, но он посмотрел на меня волком и проговорил:

– Даже не начинай! Я шагу не сделаю, пока не попробую хоть что-то из этих бутылок!

Я поняла, что спорить с ним бесполезно, и обреченно огляделась по сторонам.

Здесь были тысячи запыленных бутылок… надеюсь, он попробует одну-две и успокоится на этом… В конце концов, если напьется, оставлю его здесь. Только знать бы, как отсюда выбраться…

А Горыныч подошел к делу основательно.

Где-то в углу погреба он нашел несколько ящиков из-под вина, поставил их в удобном месте. На один ящик сел, на другой поставил запыленную бутылку, на третий ящик показал мне:

– Садись, в ногах правды нет!

Я вздохнула и села.

Если уж придется ждать, пока Горыныч закончит дегустацию, так хоть сидя…

Он достал из кармана складной нож с десятком всевозможных лезвий, срезал сургуч, которым была запечатана пробка, потом извлек из того же ножа штопор и вытащил пробку.

Как заправский сомелье, вдумчиво понюхал эту пробку и горлышко бутылки.

На лице Горыныча появилось глубокомысленное выражение, как будто он задумался о смысле жизни.

Он поднес горлышко к губам, сделал осторожный глоток, еще один…

Задумчивость в его лице усугубилась. В следующую секунду его лицо скривилось от отвращения, и он выплюнул вино.

– Кислятина! – проговорил Горыныч, отплевавшись. – Чистый уксус! Пить невозможно!

«Так тебе и надо!» – мстительно подумала я, а вслух сказала просительно:

– Ну так, может, пойдем уже дальше?

– Нет, ни за что! Не может быть, чтобы все вино скисло! Попробую открыть еще одну бутылку…

Я пригорюнилась.

Похоже, он не успокоится, пока не перепробует все бутылки в этом погребе… И как назло, такое помещение огромное, в этом лабиринте можно заблудиться.

Горыныч снял со стеллажа еще одну бутылку в сером футляре слежавшейся пыли, срезал сургуч, вытащил пробку, принюхался…

Наконец поднес бутылку к губам, сделал маленький глоток.

Глаза его загорелись…

Когда-то в детстве у меня был игрушечный плюшевый медведь. Медведь был не простой, он держал в лапах маленький бочонок меда, и, когда этот бочонок поднимали к его морде, в глазах медведя загорались красные огоньки.

Так вот, после глотка из второй бутылки маленькие глазки Горыныча загорелись, как у того медведя.

– Нектар! – проговорил он, неохотно оторвавшись от бутылки. – Амброзия!

– Эй, вы не очень-то увлекайтесь! – напомнила я ему. – Я вас отсюда на себе не потащу!

– Да я знаю… – Он сделал еще один глоток, с сожалением отставил бутылку и посмотрел на меня: – Ну, попробуй и ты! Потом всю жизнь будешь вспоминать. Как первую любовь… И вообще, грех оставить такое вино недопитым! Смертный грех!

Я хотела отказаться – черт его знает, как подействует на меня это столетнее вино, – но тут у меня мелькнула интересная мысль.

Дегустация старинного вина – самый удобный случай воспользоваться моим заветным бокалом…

Я полезла в сумочку, достала бокал, протянула Горынычу:

– Ну налейте, только чуть-чуть… это же все-таки дегустация, а не пьянка!

Он уставился на бокал, потом поднял глаза на меня:

– Это что у тебя?

– Что – не видите? Бокал! Сами ведь говорили, что это особенное вино. А особенное вино грех пить из горла!

– Конечно, грех! Но почему же ты мне не дала этот бокал? Мне пришлось пить из горла, как бомж в подворотне…

– Э, нет! Я свой бокал никому не даю. Бокал – это вещь индивидуальная, как зубная щетка. А вдруг вы чем-то больны? Тем более здесь и вымыть его нечем.

– Ну ты даешь! – протянул он обиженно, но все же налил мне вина на два пальца.

При