И никаких «Заметано!» и «О’кей, шеф!» – ведь кино пока не изобрели, а более цивилизованное радио с его «Детским часом» было еще впереди. Даже всеобщее обязательное образование было сравнительно недавним нововведением. Дети являли собой в чистом виде местный продукт.

Бывало, ребята шагали спокойно, старшие беседовали, точно маленькие старички и старушки, а младшие, слушая их, расширяли свои познания о жизни. Так, обсуждалась история о змее толщиной с человеческое бедро и длиной в несколько ярдов, которая переползла дорогу в нескольких футах от пастуха, ранним утром возвращавшегося домой из овчарни, где родились ягнята. Взрослых змея немало озадачила, ведь в сезон ягнения змей под открытым небом не увидишь, так что вряд ли это был английский уж преувеличенных размеров. И все же Дэвид был степенный, трезвый мужчина средних лет и едва ли мог выдумать эту историю. Видимо, что-то он все-таки видел. Или же дети толковали о своих и чужих шансах на сдачу предстоящего школьного экзамена. Его мрачная тень объясняла их чинное поведение. А не то так кто-нибудь повествовал, как такой-то обошелся с мастером, когда тот «попытался его облапошить»; или сплетничали, что мать такого-то «собирается завести еще одного», к большому смущению бедняги такого-то. Ребята высказывались о деторождении с рассудительностью маленьких судей.

– Какой смысл заводить кучу шалопаев, которых все равно не можешь прокормить, – говорила какая-нибудь девочка. – Когда я выйду замуж, у меня будет только один ребенок, ну, может, два, на случай если один из них умрет.

Наутро после произошедшей в деревне кончины дети с серьезными лицами обсуждали признаки, якобы предвещавшие смерть: тиканье «стража мертвецов» – жука-точильщика, внезапную остановку часов, падение со стены картины или птицу, врезавшуюся в оконное стекло. Церемонии, совершавшиеся в комнате умершего, их завораживали. Они знали, зачем и как подвязывают подбородок, для чего на грудь покойнику ставят тарелку с солью, а на веки кладут новенькие пенни. Естественно, дальше начинались рассказы о привидениях, и дети помладше прекращали перешептываться между собой и жались к остальной компании, ища защиты.

Дети не проявляли намеренной жестокости, но они были сильны, выносливы, обделены воображением, переполнены энергией и весельем, которые должны были найти себе выход. Поэтому изредка имели место издевательства и часто – шумные насмешки.

Однажды, возвращаясь домой из школы, ребята обогнали старика, тащившегося по дороге. Такого дряхлого, что голова его склонялась до самой клюки, на которую он опирался. Старик был не из этих мест, иначе дети никогда не осмелились бы так глумиться над ним, теснить и оскорблять его. Они понимали, что родители и школьная учительница об этом вряд ли узнают.

Они его не били, но подталкивали и пихали в спину, крича:

– Старик Бенбоу! Старик Бенбоу!

Почему его окрестили Бенбоу, никто не знал, разве потому, что у него была согнутая дугой спина[14]. Сначала старик делал вид, что смеется над их вниманием к нему как над шуткой; но вскоре, устав от скорости, с которой его подгоняли, он остановился, окруженный юными забияками, взглянул на них снизу вверх, погрозил им клюкой и пробормотал проклятье. При этих словах дети со смехом разбежались и умчались вперед.

Был серый зимний день, и Лоре показалось, что немощная, одинокая фигура старика олицетворяет собой крайнюю заброшенность. Когда-то он был молод и силен, размышляла девочка, и они не посмели бы к нему приставать. Ведь дюжих бродяг ребята боялись, удирали и прятались от них. Теперь этот человек стар, беден, слаб и, возможно, бездомен. О нем некому заботиться. Какой смысл вообще жить, если все закончится вот так, подумала восьмилетняя малышка и всю оставшуюся дорогу до дома сочиняла историю, в которой старик некогда был богатым молодым красавцем, но после краха банка разорился (крах банка нередко фигурировал в детских книжках той поры), его прекрасная молодая жена умерла от оспы, а единственный сын утонул в море.

В течение первых лет учебы в школе Лору часто дразнили, как и еще двух-трех учениц, чья внешность, голос, родители или одежда чем-то не угодили большинству. Не то чтобы в них было нечто противное общепринятым нормам; просто они слегка отличались от утвердившегося школьного образца.

Например, в Ларк-Райзе девочки всех возрастов по-прежнему ходили в длинных платьях до щиколоток, тогда как во внешнем мире мода изменилась и девочки стали носить очень короткие платья. Поскольку Лоре повезло (или не повезло), что гардероб ее кузин претерпел изменения, ее преждевременно начали облачать в короткие платья. Она была рада и горда, когда однажды утром отправилась в школу в кремовом в красный горошек хлопчатобумажном платье, едва доходившем ей до колен, тем более что мама в последний момент нашла и погладила красную ленту для волос в тон. Но ее гордости был нанесен удар, когда дети встретили ее насмешками и криками «Глиста долговязая!», а девочка, обычно относившаяся к Лоре дружелюбно, всерьез выразила удивление, что такая милая женщина, как Лорина мать, позволяет дочери появляться в таком виде.

Явившись в тот вечер домой, Лора представляла собой плачевное зрелище, поскольку споткнулась, вывалялась в пыли и так рыдала, что лицо у нее сделалось полосатым, и мама на сей раз проявила участие, хотя не преминула напомнить дочери, что «палки и камни кости ломают, а обзывательства никого не ранят», после чего взялась за короткое платье и надставила его до икр. Впоследствии, когда кто-нибудь разглядывал Лору, она немного приседала – и проходила проверку.

Была в деревне девочка по имени Этель Паркер, превратившая жизнь Лоры в сплошные мучения. Она предложила Лоре дружбу и стала каждое утро заходить за нею.

– Как это мило со стороны Этель, – говорила Лорина мама. Но как только девочки оказывались вне поля зрения, Этель либо выдавала «подругу» остальной ораве (однажды она сообщила им, что на Лоре красная фланелевая нижняя юбка), либо тащила ее за собой сквозь колючие изгороди и через пашни, якобы срезая путь, либо дергала ее за волосы или выворачивала ей руки, «чтобы проверить ее силу», как она выражалась.

В десять лет Этель сравнялась ростом с большинством четырнадцатилетних девочек и была гораздо сильнее их.

– Наша Эт крепкая, как молодой бычок, – с гордостью говорил ее отец. Это была светловолосая девочка с круглым, пухленьким лицом и зеленоватыми глазами, формой и цветом напоминавшими крыжовник. На холодную погоду у нее имелся алый плащ, пережиток давней моды, и в нем она, вероятно, выглядела как великолепный образчик деревенского ребенка.

Одним из ее излюбленных развлечений была игра в гляделки.

– Ну-ка, посмотрим, сможешь ли ты меня переглядеть, – говорила Этель, и Лора покорно