Бал начался. Очень серьезная, скованная из-за опутавшей ее вуали Изабелла вывела танцевать донью Леонор де Лухан.

Фердинанд остановил свой выбор на Альдонсе Аламан, чтобы таким, весьма ловким, способом отвести от себя подозрения (открытая наглость порой бывает выгоднее притворства).

Танцы послужили аперитивом. Через полчаса все перешли к столам, поставленным вдоль поляны, камни на которой в подражание бургундским изящным забавам были выкрашены золотой краской.

Пока подавали легкое молодое вино и закуски, гостям показали удивительный часовой механизм. Он был заказан специально для виновников торжества. Дюжина латунных козочек с тщательно нарисованными завитками, кудряшками и локонами вращалась по кругу на трех дисках, сцепленных друг с другом зубцами. Диски в действие приводились валом. Он же в свою очередь получал энергию от двух мулов, которые были спрятаны под прямоугольные металлические короба — дабы не изменить механистической моде эпохи.

Проплывая мимо главного стола, козочки блеяли с чуть приметным металлическим поскрипыванием.

Графиня де Кабра не могла скрыть слез умиления пред лицом столь изысканных и щедрых знаков королевского благоволения.

В таверне «К Новой Фаланге» сбивались новые «команды». Амбиции били ключом. Колумб понял, что пришло время рискнуть.

По слухам, те, кто делал ставку на науку, поэзию и музыку, нынче терпели неудачи. Изобретатели и толкователи снов возвращались битыми. Чуть больше везло служителям эротического фронта и новомодным оружейным мастерам.

Ульрих Ницш был в числе тех, кому не повезло. Он представился проповедником. Подумать только, независимый мечтатель в эпоху, когда любые безумства тщательно готовятся церковью!

Он отведал палок патруля Святого братства, и его полуживого притащили в таверну.

Вот такой случай, такой жизненный поворот: прошло более двадцати лет, и судьба, словно придуманная начинающим романистом, распорядилась так, что теперь Христофору пришлось утешать Ульриха Ницша, ставить ему на ушибы уксусные компрессы и поить колодезной водой.

В моменты просветления отставной ландскнехт рассказал: под покровом ночи, тайком достиг он самой сокровенной зоны в галактике власти. Через одного евнуха из прислужников королевы он передал во дворец отчаянное философское послание. Но его, к сожалению, приняли за любовную записку сексуального маньяка. А ведь там говорилось: «Вперед! Человек должен преодолеть себя! Полночь, которой мы окружены, предвещает величественный рассвет сверхчеловека! Вперед! Не станем оглядываться на мораль — прибежище стариков и немощных, тех, кто отрекся от жизни».

Так вот, его отколотили палками. И, посчитав мертвецом, бросили в канаву. Тевтонские усищи испачкались в тине. На счастье, стая бродячих собак уже успела отужинать и не желала прерывать сладкого и сытого сна.

— Ну что? Поговорил, теперь подумай! — бурчал начальник отряда Святого братства, устав работать палкой.

Ландскнехт не мог понять — он был все-таки немцем, — что и боги и сверхчеловеки уже существуют и презирают риторику.

Мало того, они приходят в бешенство, когда их описывают или просто называют, будто называющий украл у них огонь и потушил его в ледяных ущельях логоса.

Общество вновь отвергло Ульриха Ницша. Врагом его на сей раз стал чистый инстинкт, не терпящий умствований или «теорий инстинкта». И в этом был здравый смысл. Колеса Повозки Власти закрутились. Изабелла и Фердинанд отыщут своих героев, своих сверхчеловеков (Гонсало де Кордова, свинопас Писарро, развратный генуэзец, авантюрист Кортес. Этим сверхчеловекам будет плевать на теорию сверхчеловечества. В них будет мало благочестия и благородства. Для Испании короли найдут подходящего кардинала — Сиснероса, который скажет: «Запах пороха мне приятнее запаха самых нежных духов Аравии»).

Ульрих узнал Христофора:

— Помнится, когда-то я сказал тебе, будто то, что нас до конца не убивают, делает нас сильнее…

Но и Христофор, пытаясь достичь эпицентра власти, потерпел неудачу. Он отчаялся ждать впустую, оставаться в безвестди, неузнанным теми, кто искал, кто предчувствовал его существование. Колумб решил прибиться к «команде» от корпорации производителей апельсинов. Поступок оппортунистический и нелепый.

На большой повозке была устроена аллегорическая картина: богиня Церера и три больших шара-апельсина, наполненных мармеладом. Аллегорию тянули шесть воловьих упряжек.

Колумб и еще шесть парней ехали, погрузившись в желе. Когда повозка будет проезжать мимо королевской ложи, они выпрыгнут на манер фруктовых гномов и пропоют куплеты о протекционистских ценах на апельсины и таможенных барьерах.

Но было наивностью думать, что подобное могло кого-либо заинтересовать. Им даже не позволили проехать, а на подходах к лагерю повозку разграбили цыгане с рисовых полей. При этом два участника погибли, утонув в сладком желе.

Двумя днями позже Колумб использовал еще одну возможность — как ему казалось, вполне надежную — передать послание по назначению.

Теперь речь шла об аллегории механической. То была изготовленная непревзойденными германскими мастерами грандиозная модель солнечной системы. Большие цветные шары вращались на длинных жердях. На вертикальной жерди, на трапеции в форме золотой дуги висел Колумб. Он изображал Аполлона — бога, всем управляющего и все упорядочивающего, заклинателя звездного Хаоса, что вечно угрожает миру.

К несчастью, его вращения на шесте вскоре приобрели весьма причудливый вид, так как слепые мавры, крутившие вал, разделились на две враждующие группы — интегристов и баасистов[38]. От резких рывков с торса Колумба начали отлетать позолоченные чешуйки. Полный провал. Христофор еле удерживался на шесте и с трудом успел прокричать:

— Земля плоская! Можно плыть на восток и не бояться упасть в пустоту! Она плоская! Можно доплыть до самых Индий, до пряностей, до специй!

Ехидная Альдонса Аламан, сидевшая рядом с Фердинандом, заметила лукаво:

— Не добавить ли Вашему Величеству в вино немного перца?

Из-под стальной решетки забрала внимательно следила за полетом Аполлона Беатрис, Бобадилья. Она любовалась торсом незадачливого атлета.

А Изабелла даже не подняла глаз. Они обсуждали с главным поваром фантастическую смету банкета. Потом, будто в бутылку из плотного стекла, погрузилась она в разговор с Торквемадой. (Тот долго бился — как тунисский скорпион бьется о стенку стакана-ловушки — с историей о предсказаниях встревоженных привидений. Монах, несомненно, обладал тем, что итальянцы называют fascino[39]. Он был сыном тумана и ночи. Время от времени капля крови от вериг стекала у него по холодным бедрам и, щекоча, пробегала по лодыжке.)