Мадригалехо — сровнять с землей! Все на славный праздник войны! Лихорадочные дни. Ярость и счастье сражений. Время, измеряемое загнанными лошадьми: Мадригал рухнул у лисьих пещер Авилы, Аполлон пал в Деспеньяперросе, потом настал черед Батурро-Арагонца — он не выдержал палящего солнца Ла Манчи.

Ночи напролет — галопом по туманной Галисии. От рассвета до заката — по раскаленной пыли Кастилии. Кто видел Башню? Где она? Дальше, на юг! На юг!

Под копытами Испания — пересохший барабан. В бой — на нерешительных графов и предателей баронов. Они встали на защиту сомнительных прав Бельтранши.

Пробуждения у схваченных льдом ручьев. Пронзительный январский холод, тоскливая песнь солдат у костра, где зеленым. пламенем горит черный тополь.

Безжалостно, разрушены укрепления Мадригалехо. Обезглавлены бунтовщики. Их тела гроздьями свисают с дымящихся стен. Славно поработала артиллерия: для ядер привезен белый мрамор из самой Каррары (там открыты жилы, там Микеланджело найдет безупречный блок для La Pieta[34]).

Изабелла устала (и как назло, в шатер ее налетели тучи комаров). Она не может заснуть и пишет письмо Фердинанду:

«Король мой, Господин мой! Мы с моим конем Мадригалом еще не отошли от грохота орудий, пения ядер (тех, что из Каррары). Удалось ли очистить от скверны Сарагосу? Да не дрогнет рука твоя! Только мы можем указать обветшавшему Западу путь — на четыреста-пятьсот лет вперед! Кстати: не повстречался ли тебе белокурый валет, обещанный колдуньей-цыганкой? Черный рыцарь уже объявился, в том нет никаких сомнений: зовут его Гонсало, он из Кордовы. Теперь о деле:, новый галисийский полк великолепен. Представь, кровь у них течет, только когда задета артерия. Может, они из камня? Я вместе с графом Кадисом устроила питомник для непальцев. Они плодятся все равно как люди, каждые девять месяцев. На вид маленькие, но очень сильны — как раз для штурма крепостных стен.

Я, Королева».

На следующее утро она вошла в Трухильо — следом за красивыми как картинка, но и отважными герольдами. Изабелла одета в парчу, на плечах горностаевая мантия, на голове корона. Королева наконец научилась носить ее как подобает: корона сидит крепко, не шелохнется. Глупый, доверчивый народ всегда готов положить голову за обсыпанную драгоценностями королевскую власть:

Арагона цветы

У Кастилии внутри.

Но довольно медлить! «Вперед! Вперед!» Той же ночью, по прохладе, Изабелла мчалась во главе отряда быстрых всадников на Касерес. Без отдыха летели две тысячи улан, жевали на ходу маслины, украденные при свете луны в оливковых рощах Эстремадуры.

Утверждался Новый Порядок. Во все города прибыли черные люди — Инквизиция. Не успевшие нагрешить дети и юные девицы с улыбчивым любопытством спешили поглазеть на всадников в траурных одеждах. Вместе с ними появлялись дюжины мулов, груженных чем-то похожим на передвижные мастерские: блоки, ролики, колеса, тиски, переносные горны, маленькие печи. Сундуки из тисненой кожи, набитые распорками, щипцами, неаполитанскими сапогами, бронзовым глазоколами, марокканскими бичами, изящными крючьями для сухожилий, распятиями.

Именно Изабелла убедила Торквемаду: «Монах, как ты можешь сидеть в тиши дворца! Иди отыскивай грех — на улицы, в дома! Только спасая других, обретешь ты спасение!»

Они знали: Запад мог возродиться, лишь укрепляя свои греко-римские корни.

Для масс: смирение и молитва. Для знати: праздник отваги и силы.

Всяк на свое место: люди-собаки, растения, рыбы, государственные служащие.

Культ, Девы Марии дошел до языческих крайностей. Множились крестные ходы. Каждому святому не только по свече, но и по алтарю! Христомания топила всякую мысль. Возникали целые полки монашек и клириков — фанатичных, безрассудных.

Трижды в неделю — пост. Скудость черного хлеба и колодезной воды. Принудительные покаяния. Бичевания.

Изабелла дала им захлебнуться в порожденном ими же абсурде, в презрении к телу, в страхе перед ним.

В каждом селении появилась своя гора Кармель[35]. Священники за неделю стаптывали башмаки, водя туда процессии. Как грибы после дождя росли слухи: о левитации, мистических видениях, святых, возвращении на землю усопших, которые рассказывали об ужасном огне чистилища, отчаянных муках адских котлов. Дети выходили из церкви бледные и трепещущие.

С прозорливостью гениальных политиков Фердинанд и Изабелла поняли: им нужно папство, скроенное по меркам их империи. Ватикану пора проснуться, стряхнуть с себя чудовищное оцепенение пиетизма.

Историки правильно очертили роль, выпавшую на долю валенсианского кардинала Родриго Борджиа: создать новый, имперский католицизм, жестокий, возрожденческий. А также Католическую Церковь, которая не будет бояться Человеческого в Человеке, не будет цеплять гипсовые набедренные повязки к чреслам борцов скульптора Фидия.

Родриго Борджиа был бы подходящим папой. Папой-возрожденцем. Его будут питать своей силой ангелоподобные юные монархи. Когда он прибыл из Рима в Испанию, ему исполнилось 42 года. Атлет с черными глазами и «фигурой внушительной и величественной». Большой поклонник земных радостей. Человек, способный положить насилие в фундамент своей власти.

Итак, он прибыл в Валенсию 20 октября 1472 года. Здесь, вместо приветствия, ему преподнесли новость: в Кордове побили много евреев и обращенных.

Он въехал в город торжественно. Впереди стражники-негры, бьющие в барабаны, и оркестр дворцовых музыкантов. Был дан обед из тридцати двух блюд. Вино подавалось в золотых церковных чашах — в честь Педро Гонсалеса де Мендосы, который жаждал получить красную кардинальскую шапку. (Позднее он сыграет важнейшую роль в империи монархов-ангелов).

Но союз Фердинанда и Изабеллы с Родриго Борджиа (будущим Александром VI) — невероятно важный с исторической точки зрения — требовал освящения.

И оно состоялось: близ Алкалы, в день 27-й февраля 1473 года.

Не слишком холодный рассвет. Юная пара поднимается на вершину холма. Войлочный плащ Фердинанда, спадающий до земли, укрывает сразу два тела. Издали кажется, что гору венчает черный конус — что-то вроде сооруженья друидов.

Кардинал Борджиа без сопровождающих (он совершает поездку в строжайшей секретности) поднимается наверх. Он видит над черным конусом две головы — Фердинанда и Изабеллы. Рыже-золотым пламенем сияет на фоне серого тумана копна ее волос.

Фердинанд стоит сзади, тесно прижавшись к Изабелле, и овладевает ею с невозмутимым спокойствием. Плащ стал убежищем, укрытием для двух напряженно слившихся тел. Вся сцена имела глубокий и невыразимый ритуальный смысл.