Если Кругу удастся уйти за кордон, значит, советские контрразведчики не знают о Надежде. Осталось подождать два месяца. А пока по-прежнему надо быть начеку. Максимум осторожности и бдительности.

Павел, придя с работы, заперся в ванной и полоскался там, как морж. В это время явился Куртис. Поздоровавшись с Павлом через дверь, он спросил:

– Ты долго еще?

– Только голову вымыл. Посидите, маэстро, почитайте книжку о загробной жизни. У Эммы попросите…

В пиджаке у Павла, кроме старого, знакомого Куртису блокнота, был еще новый, с записями, имеющими отношение к новой деятельности Павла в качестве экспедитора. Кистень отсутствовал, был спрятан – это Куртис знал – под кроватью. Сверток с дарами для Боцмана также исчез, вероятно, продан за наличные в какой-нибудь забегаловке. Часиков, которые Павел получил от Терентьева, не было. Но зато за подкладкой на обоих бортах пиджака, внизу, Куртис нащупал нечто хрустящее.

Поколебавшись немного, он решительно пошел в комнату хозяйки, вернулся с ножницами и отпорол подкладку в двух местах. Возмущение его не поддавалось описанию – он изъял из распоротого пиджака два целлофановых пакетика, в каждом из которых было по четыреста рублей двадцатипятирублевыми новенькими купюрами. Те самые, которые он вручил Павлу для передачи Терентьеву! Две сотни были, конечно, пропиты…

Куртис даже покраснел. Бросив распотрошенный пиджак на стол вверх подкладкой и положив на него пакетики, он сел и придал лицу оскорбленное выражение. Павел появился в комнате распаренный, с полотенцем на мокрых волосах. Он с порога увидел свой пиджак на столе, перевел взгляд на разрумянившегося Куртиса и молвил:

– Ну-у, маэстро, никогда бы на вас не подумал… Устраивать шмон своему лучшему другу…

Куртис вскочил, сжав кулаки.

– Шмон? Я тебе покажу шмон, несчастный вор!

Он кричал, как на базаре, топал ногами, поносил Павла в самых отборных выражениях. Павел не огрызался. Побесновавшись всласть, старик схватился за сердце и сел на кровать. Павел сбегал на кухню, принес воды в стакане, дал ему попить, приговаривая:

– Ну, стоит ли так портить кровь из-за несчастных бумажек? Что деньги? Та же вода.

– Ты поступил подло по отношению к Терентьеву! – закричал старик.

– На что они ему? И куда бы он успел их спрятать? – возразил Павел.

– Ты поступил подло, – настаивал старик. – Мне этот случай открыл на тебя глаза. Я шел к тебе сегодня не за тем, чтобы ругаться и скандалить, но ты меня вынудил. Я хотел по-дружески просить тебя об одном одолжении, но теперь имею право и требовать. Я собирался дать тебе деньги – не столько, конечно, сколько ты прикарманил. Скажем, половину. Но ты уже получил из них двести рублей, не так ли?

– Считайте, что получил, – согласился Павел. – Давайте остальные триста.

– Сначала поинтересуйся, за что ты их будешь получать.

– Интересуюсь.

– Вот и слушай.

Павел присел на кровать рядом с ним.

– Помнишь, я как-то, между прочим, спрашивал тебя насчет города Новотрубинска?

– Разве? Что-то не помню.

– Ну, значит, собирался спросить. Ты бывал там?

– Лучше спросите, где я не бывал.

– Тебе придется съездить в Новотрубинск.

– А как же работа?

– Возьмешь расчет.

Павел не мог сдержать радости. Он хлопнул старика по плечу так, что тот поежился.

– Вы не совсем пропащий человек, Куртис. Весна и на вас отражается благоприятно. Но что я там буду делать?

Куртис как будто не слышал вопроса.

– Скажи, – спросил он, – в тех местах в апреле снега уже нет?

– Смотря где. А вам что, прошлогодний снег нужен?

Куртис достал из пиджака карту – это была страница, выдранная из карманного географического атласа, – ткнул пальцем в бурое пятно. Карта была маленькая, очень мелкомасштабная. Ноготь Куртиса занял площадь в несколько тысяч квадратных километров.

– Здесь.

– Аллах его ведает, – сказал Павел. – Наверно, уже растаял. А может, нет.

– Все равно. – Куртис сложил карту пополам. – К концу апреля ты отправишься. До Новотрубинска самолетом, а там как возможно. Авиация есть – полетишь, нет – поездом. Запомни: станция… – он назвал станцию.

– А вы скажете, зачем я туда поеду?

– Дело самое пустяковое. Привезешь коробочку земли и бутылку воды из речки. И все.

– Так, так, так… – Павел соображал недолго. – Думаете, нашли простака… Учтите, Куртис, я же вор образованный, хотя и не аристократ. Научно-популярную литературу почитываю в промежутках между посадками. Знаете, такие маленькие книжечки в ярких обложках. Я же десять классов окончил, Куртис. А вы сколько?.. Это называется – проба на радиоактивность.

– Ты ничем не рискуешь.

– Статья шестьдесят четыре УК РСФСР. Измена Родине.

Куртис заерзал.

– Это же легче легкого. Ну как ты можешь попасться? Неужели у кого-нибудь вызовет подозрение турист, если он несет с собой бутылку воды? И земли тебе нужно не целый вагон. Всего две-три горсти.

– Я же беглый, меня ищут. Попадусь в дороге – что я скажу? Что вез землицы на могилу отца? А водой хотел полить цветы, которые на ней не растут, потому что я не знаю, где могила?

Павел сам подкинул козыри в руки Куртиса.

– Ну, если ты попадешься милиции, тебе все равно, по какой статье становиться к стенке. Убийства часовых не прощают.

Удивленно взглянув на него, Павел протянул неуверенно:

– Он должен был остаться живым… А как вы разнюхали?..

– Должен! Откуда ты знаешь?

Переговоры, выражаясь языком дипломатов, чуть было не зашли в тупик. Но Куртис проявил терпение и настойчивость. Он не сулил золотых гор, но предлагал довольно много денег. Успокаивал, внушал, что при соблюдении элементарной осторожности почти никакой опасности нет. Павел молчал, слушал как-то рассеянно, потом встал, снял с головы уже наполовину высохшее полотенце, скомкал его, в сердцах шлепнул на стул и сказал:

– Эх, гореть так гореть!

Когда Куртис уходил, к Павлу вернулось его обычное бесшабашное настроение. Он остановил старика в дверях.

– Слушайте, маэстро, может, все-таки заштопаете мой пиджачок?

– Ничего, ты и сам портной хоть куда…

Как условились, дней через десять Павел взял расчет. На хлебозаводе все были опечалены, что он уходит, его успели полюбить за веселый, легкий характер. Пробовали отговаривать, но Павел сказал, что хочет приобрести на четвертом десятке какую-нибудь более квалифицированную профессию.