Сосновку, Тетюшского уезда, Бураковской. Ей нужно всех скорее и больше. Бедная барышня едва живой поехала туда и — воротится ли?

Жму руку.

А. Пешков

78

С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

Вторая половина июня-1899, Н.-Новгород.

Посылаю, добрейший, «Кирилку» и «Проходимца». К сожалению, сего последнего исправить невозможно так, как мне того хотелось бы. Печатайте его — каков есть, или замените «Васькой». Я, разумеется, ничего не могу иметь против включения «Васьки» в сборник, буде это возможно.

«Красавицу» — не помещайте, согласен. «Семага» у Вас? А я его искал. Да, его можно сунуть в книжку, кажется.

А как, по-Вашему, — книжка 3-я уступает первым двум? Она явится переходом к новой форме литературного бытия моего, и, как таковой, ей можно быть бледной и нерешительной.

«Фома»? Я его испортил. В июньской книге он отвратителен. Женщины — не удаются. Много совершенно лишнего, и я не знаю, куда девать нужное, необходимое. Я его буду зимой переписывать с начала до конца и, думаю, исправлю, поскольку это возможно. К пасхе, согласно Вашему желанию, Вы его издадите, если захочется.

Вы издадите его вместе с рассказом «Дачники», который я дам в «Жизнь» на ноябрь — декабрь. («Фома», наверное, будет кончен в августе или сентябре.) К январской книге надо дать что-нибудь фантастическое по поводу конца века. Надо посмешить публику, не правда ли? От этого она больше полюбит журнал, о ее отношении к которому я ничего не знаю. Как встречен пушкинский №? Как вообще подписка? Что говорят о «Жизни» читатели? Что порицают, что хвалят?

Все это интересно и — неизвестно мне.

Крепко жму руку.

Всего доброго!

А. Пешков

79

А. П. ЧЕХОВУ

Между 28 июня и 14 июля [10 и 26 июля], Васильсурск.

Вы меня неверно поняли. Подозревать Вас в ехидстве — я не мог и не подозревал. Вас-то? Не думаю, чтоб Вы умели ехидничать, я же не умею подозревать. Льстить я тоже не умею. Я Вас, батюшка, люблю, люблю очень, горячо, любил, когда еще не знал, узнав — люблю еще больше. Мне дорого каждое Ваше слово, и Вашим отношением ко мне — горжусь, будучи уверен, что оно — лучшая мне похвала и самый ценный подарок от судьбы. Вот какие дела-то! А Вы подозреваете меня в ехидстве по Вашему адресу. Бросьте!

Я не доволен собой, потому что знаю — мог бы писать лучше. Фома все-таки ерунда. Это мне обидно.

В Кучук к Вам приеду, если осенью кончится надзор надо мной. Живу- в городе Васильсурске, Нижегор. губ. Если б Вы знали, как чудесно здесь! Большая красота — широко, свободно, дышится легко, погода стоит прохладная. Загляните на денек? Воды в Волге еще много, и проехали бы Вы прекрасно.

Места у нас — тоже много. Дали бы Вам отдельную комнату, ни детей, ни собак — тишина и покой!

Живет со мной Тимковский. Тяжеленько с ним — пессимист он великий и мелочной человек. Почему-то все вообще пессимисты очень любят холить и лелеять себя и в этом занятии бывают зело неприятны. На-днях приедет Миролюбов. Потом — Поссе.

А кабы Вы приехали — это было б всего лучше.

Извините меня — я направил к Вам в Москву некую Клавдию Грос, «падшую» девицу. Я еще не знал, делая это, что Вы по Тверскому гуляете и с оными «падшими» беседуете. Сюжет она высоко интересный, и я думаю, что, направив к Вам ее, — поступил не дурно. Она привезет Вам историю своей жизни, написанную ею. Она — приличная, на языках говорит и вообще девица — славная, хотя и проститутка. Думаю, что Вам она более на пользу, чем мне.

А пока — крепко жму руку Вам.

Всего доброго!

Уезжайте поскорее из Москвы.

А. Пешков

80

Л. В. СРЕДИНУ

2 [14] июля 1899, Васильсурск.

Дорогой Леонид Валентинович!

Ярцев прислал мне славное письмо, очень порадовавшее и меня, и Ник[олая] Иван[овича], и Грузинского. Он, Г[ригорий] Ф[едорович], сообщает, что Вы с ним думаете дернуть к нам в Василь. Ей-богу, это доброе дело! Вы поезжайте из Ялты морем на Ростов, с Ростова, Доном, до Калача, от Калача до Волжской 90 верст в вагоне — а в Царицыне берите билет до Василя, на Зевеке — всего удобнее. Отсюда, из Василя, Ник. Иван, проводит вас до Ялты, это решено.

Здесь мы приготовим вам чистенький деревянный домик, если вы по получении сего письма телеграфируете — едем. Телеграфируйте — Васильсурск, Пешкову, — также и из Царицына или откуда-нибудь с дороги, на каком пароходе едете.

Мы ждем вас, уверенные, что эта прогулка пойдет вам на пользу. Места здесь — красивы очень, сухо, тихо, хорошее молоко, ягоды и — люди, которые вас очень любят, очень ценят.

Скажите Грише Федорычу, что у нас на даче есть беседка крытая, стоит она на самом высоком пункте города, и вид из нее на две реки, воложку, заволжье и засурье — бесподобный! А вокруг беседки — березы, да какие! На вершинах их ангелы отдыхают, когда в раю жарко и скучно. Впрочем, там всегда скучно. Зовите его, тащите, ей-богу, он обогатится здесь. С нетерпением и наслаждением жду вас.

Живем мы пока в таком числе: Ник. Ив., его сестра, я, жена, сын, теща — безвредная теща! Грузинский сегодня уехал в Москву. На-днях приедет Миролюбов ненадолго, потом Поссе. Но если вы приедете — это всего лучше. Я больше не пишу, с жадностью ожидая телеграммы о выезде. Жму руку Г. Ф., его супруге, Мане, целую его детей. Ваших увижу. Софье Петровне — нижайшее! С какой радостью встречу ее!

А потом — м. б., вместе с Н. И. и я в Ялту — провожать вас.

Ну, до свидания! Целую вас и жду.

А. Пешков

81

Г. Ф. ЯРЦЕВУ

2 [14] июля 1899, Васильсурск.

Дядя Гриша! Красок бери с собой по полупуду, не меньше. Полотна — версты. Картины здесь сами на полотно полезут, мы же будем в чушки играть!

Вразуми тебя господи скорее окончить колебания твои. Волга ждет. Она обижена — на Енисей чорт носил художника, а ее, матушку, обошел! Нехорошо!

Обнимаю.

Поклоны. Благодарность Мане и супруге за побуждение писать ко мне.

А. Пешков

82

С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

14 или 15 [26 или