— Да, я действительно училась в Париже.

— Почему же вы вернулись?

— Там у меня дела пошли наперекосяк. Я вышла замуж, но семейная жизнь не заладилась, а после развода мне было невыносимо одиноко. С другой стороны, все мои родные здесь. Вы представить не можете, как трудно мне далось это решение. Я уже совсем привыкла к европейской жизни, но тоска по семье оказались сильнее, и я вернулась. В стране как раз набирали силу реформаторы, шел процесс либерализации. Да будет вам известно, что именно мы, женщины, главным образом — молодые, привели в президентское кресло Хатами. — Она напрягла память. — Это было, постойте-ка… ну да, в девяносто седьмом, через два года после моего возвращения. Поначалу все шло хорошо. Во всеуслышание зазвучали первые голоса в защиту прав женщин, некоторые женщины вошли в меджлис, наш парламент. Благодаря сторонникам реформ незамужние девушки завоевали право получать образование за рубежом, а установленный законом минимальный возраст девочек для вступления в брак повысили с девяти до тринадцати лет. Я уехала работать в Исфахан, на родину. — По лицу ее пробежала тень. — Однако на выборах 2004 года контроль над меджлисом вернули консерваторы, и… не знаю, сегодня… короче, поживем — увидим… А меня вот перевели из Исфахана сюда, в Министерство науки.

— А чем вы занимались в Исфахане?

— Работала на электростанции. В общем, не важно.

— Ваш муж, наверное, был недоволен тем, что вас перевели.

— Я больше не вышла замуж.

— Ну, тогда близкий друг.

— Близкого друга у меня тоже нет. — Бровь у нее вопросительно изогнулась. — Однако не наводите ли вы мосты?

Португалец засмеялся.

— Ну что вы, нет конечно. — И поколебавшись, сознался: — То есть… вообще-то… да.

— Что «да»?

— «Да», навожу. Хочу знать, свободны ли вы.

Ариана залилась краской.

— Профессор, мы в Иране. Есть некоторые формы поведения, которые… которые здесь не…

— Не называйте меня профессором, я сразу чувствую себя старым. Зовите меня просто Томаш.

— Я должна соблюдать приличия. Я не могу так запанибратски к вам обращаться. Вообще-то, по всем правилам, я должна называть вас «ага профессор», «господин профессор».

— Предлагаю следующее: когда мы одни, обращайтесь ко мне по имени, а если рядом кто-нибудь есть, величайте «агой профессором». Договорились?

Ариана покачала головой.

— Нет. Я должна придерживаться правил.

Историк развел руками.

— Как вам будет угодно, — сдался он. — Ответьте тем не менее на один вопрос. Как иранцы воспринимают такую женщину, как вы — очень красивую, с западным образованием и манерами, разведенную и живущую сама по себе?

— Ну, сама по себе я живу только здесь, в Тегеране. В Исфахане я жила в доме своей семьи. Знаете, у нас принято жить всем вместе. Братья и сестры, бабушки и дедушки, внучата, — все под одной крышей. Дети, даже когда женятся, продолжают жить с родителями.

— М-да, — протянул Томаш. — Однако вы так и не ответили на мой вопрос. Как соотечественники относятся к вашему образу жизни?

Иранка глубоко вздохнула.

— Не очень хорошо, как и следовало ожидать. — Она задумалась. — У женщин здесь немного прав. Когда в 1979 году произошла исламская революция, все резко изменилось. Хиджаб стал обязательным, брачный возраст для девочек установили в девять лет, женщинам запретили появляться на людях в сопровождении мужчины, не являющегося близким родственником, а также путешествовать без разрешения супруга или отца. За прелюбодеяние женщин стали карать побиением камнями до смерти, а прелюбодеянием стали считаться даже случаи изнасилования. Было возрождено наказание плетьми, в том числе за неправильное ношение хиджаба.

— Черт возьми! — воскликнул Томаш. — Женщинам здесь несладко!

— Да уж. Я в то время жила в Париже, поэтому не видела непосредственно все эти постыдные вещи. Но издалека следила за событиями, понимаете? Мои родные и двоюродные сестры держали меня в курсе. И поверьте, я бы не вернулась в девяносто пятом, если б считала, что здесь все будет по-прежнему. В ту пору, повторяю, входили в силу реформаторы, появились признаки либерализации… и я рискнула.

— Но вы же мусульманка?

— Разумеется.

— И вас не шокирует отношение ислама к женщине?

— Пророк Мухаммед говорил, что у мужчин и у женщин права и обязанности разные. — Иранка подняла палец. — Обратите внимание, пророк не сказал, что у какого-то одного пола больше прав, чем у другого, он сказал лишь о том, что они разные. И именно то, каким образом истолковывается изречение Мухаммеда, лежит в основе всех этих проблем.

— Вы полагаете, что Всевышнего на самом деле беспокоит, носят ли женщины покрывало на голове, могут ли выходить замуж в девять, тринадцать или восемнадцать лет и вступают ли во внебрачные отношения? Вы считаете, это Его заботит?

— Да нет же, конечно нет! Но то, что я считаю, не имеет никакого значения. Так устроено это общество, и не в моих силах что-либо изменить, — в задумчивости заметила Ариана. — Ведь ислам — это синоним гостеприимства, великодушия, уважения к старшим, почитания семейных и общинных ценностей. Здесь женщина самореализуется как супруга и мать, у нее своя определенная роль, и все ясно. — Она пожала плечами. — Но если кому-то хочется чего-то большего… тогда… наступает разочарование…

Оба помолчали.

— Вы раскаиваетесь?

— В чем?

— Что вернулись.

— Я люблю свою землю. Здесь моя семья. Вы обратили внимание, какие у нас замечательные люди? Там, за границей, о нас сложилось представление, будто все мы — банда оголтелых фанатиков, которые только и делают, что жгут американские флаги, скандируют антизападные лозунги и палят в воздух из «Калашниковых». На самом деле это далеко не так. — Ее губы тронула улыбка. — Мы даже пьем «кока-колу».

— Я заметил. Но вы не ответили на мой вопрос.

— На какой?

— Вы сами знаете. Не сожалеете ли вы, что вернулись в Иран?

Иранка глубоко вздохнула.

— Не знаю, — наконец вымолвила она. — Я в состоянии поиска.

— Поиска чего?

— Не знаю. — И вновь она пожала плечами. — Думаю… Я ищу смысл.

— Смысл?

— Да. Смысл, чтобы наполнить им свою жизнь. Я чувствую себя потерянной, остановившейся на пол-пути между Парижем и Исфаханом, на ничейной земле, в неведомом отечестве, не Франции, и не Иране, не в Европе и не в Азии, а одновременно и там и там. Я не нашла еще своего места.

Темнокожий официант-турок с едва уловимыми монголоидными чертами появился в тот миг у их столика, неся на подносе ужин. Перед Арианой он поставил «мирза-гасеми», перед Томашем — «броке», затем наполнил их бокалы напитком «аб-португал», то есть апельсиновым соком. Его они выбрали в честь родины гостя: в конце концов, не всякая страна на языке фарси звучит как название сочного фрукта! За окном уже царила темнота, вдали в ней мерцало уходящее за горизонт море огней. Ночной Тегеран, переливающийся и искрящийся светом, напоминал огромную рождественскую елку.