– Мне от тебя, Анзор, даже шашлыка не надо… А уж бесплатное что-то и подавно. Не возьму.

– Зря, не сердись напрасно.

– Как не сердись, когда ты моего любимого Верного, друга, у меня отнял?

– Вот заладил… Говорю тебе, не трогал я твою собаку. Как мне тебе это доказать?

– Ты обратное докажи: почему, как появился у нас, так во дворе все собаки пропали? Две собаки сдохли, а мою удавили… Я почти тридцать лет здесь живу и ни разу у нас во дворе собаки не жрали никакую отраву.

– Послушай, дед, мне надоели твои обвинения. Ты и вправду контуженный. Заладил одно и то же. Обидно. Я тебе русским языком говорю: не трогал твою собаку.

– Сам ты без совести. По-русски он мне говорит, сопляк. Ты сам контуженный. А про мою контузию с войны не тебе болтать. Спалю я тебе твою лавочку так же незаметно, как ты вздернул моего пса. И никто не увидит. Так что стереги и день, и ночь.

– Подожгешь? Да я тебя самого сожгу, разорву на части.

– Вот и поговорили.

– Ты, дед, не дури. За магазином у меня большой присмотр, охрана. Вон Сабир каждый вечер из квартиры смотрит. Он теперь под тобой живет… Увидит, как ты к магазину придешь, так плохо тебе будет.

– Господи, и эту квартиру, выходит, ты купил?! А я слышу, и тут ваша дурацкая музыка верещит. Так ты со своими приятелями весь дом наш оккупируешь?! Вот беда-то, так беда.

Старик поднялся, и, не попрощавшись ни с кем, ушел домой, едва волоча больные ноги. Неприятный разговор тяжелым грузом лег на душу, сердце учащенно забилось. В голове так муторно роились шальные мысли, просто не хотелось жить. Оцепенел от услышанного и Анзор, застыл в ожидании новой угрозы, погрузился в свои темные мысли. Смерть всех дворовых собак, и в первую очередь стариковской, была его рук дело. Теперь он боялся мести… Проводив старика взглядом, он тотчас захотел выпить коньяка, но он увидел, как подозрительно на него смотрит Маша. Чтобы та не бросила застолье, не ушла, он направился к ней со стаканом и двумя шампурами, схваченными с тарелки.

Музыка орущего магнитофона помешала Маше расслышать спор мужчин, старого и молодого. До нее смутно доносились лишь обрывки фраз. Промчись еще минута-другая, и она бы убежала домой отдыхать.

Анзор встал перед Машей, напряженный, злой. Улыбка на лице ее давно погасла. Красивые глаза сузились. Ему почудилось, что она слышала их словесную перебранку.

– Во, дед дает, нагрубил, навешал на меня всех дохлых собак и ушел, – он в растерянности развел руками, вместе с которыми по сторонам сверкнули шампура, а затем, соединив их вместе, протянул девушке.

– Угощайся. Почему не пробуешь?.. Лучше Сабира никто мясо не готовит.

Маша, кажется, поняла, в чем дело, но все же спросила, положив шампур на край стола.

– Ты со своим Сабиром купил еще одну квартиру? Откуда у тебя столько денег?

– Нам квартира дешево досталась.

– Все равно. Откуда такие деньги? Ты говорил, что магазин строил на кредит.

– На квартиру Сабиру мы все сбросились. Сложились. Извини, у вас не принято помогать друг другу. Вы стесняетесь это делать. Боитесь. У нас все по-другому, мы сплоченно живем. Есть проблема у меня с квартирой, все несут мне деньги. Я потом отдаю деньги. Есть проблема с квартирой у Сабира. Мы ему дали деньги. Пусть Сабир живет, присматривает за моим магазином. Надо, мы и другим своим поможем.

– Здорово.

– Вам тоже надо уметь выручать друг друга, помогать…

Анзор выпил коньяку, сорвал зубами пару кусков остывшего на шампуре мяса. Он стоял перед слушающей его девушкой щеголем, в легком пиджаке, украшенном блестящими пуговицами. Причмокивая губами, он жадно ел и не спускал глаз с Маши.

Вдоль стола взад-вперед бегал Сабир. Раздавал гостям шашлык. Веселая, довольная молодежь громко бубнила. Разговор чаще вели не на русском языке, а на своем, чужом и непонятном. Правда, невдалеке сидела пожилая женщина, сутулая, почти сгорбленная, с нездоровым румянцем и вдавленными щеками. После выпитого спиртного, расчувствовавшись, она говорила молодым смуглым парням о том, о чем им слушать не хотелось, – про дачный участок с хорошим урожаем кабачков, капусты, картошки и моркови. Маша присмотрелась к ее крестьянским рукам, что неутомимо трудились с ранней весны, и получили долгожданную щедрую награду от земли. Упоминание о деревне навеяло щемящую грусть. А когда громкий кавказский говор заглушил женщину, ей стало совсем тоскливо.

«Иностранщина, какая-то», – подумала Маша, собираясь уходить. «Разговаривают, кричат, а ничего не поймешь!».

Анзор вовремя отвлек ее, принудил забыть о доме, переключиться с оскорбившего ее чужого разговора на его жест. Быстро достал из кармана серебряную цепочку, покрутил ее небрежно в руке и протянул девушке.

– Дарю.

– Зачем это? Не надо.

– Бери, я дарю.

– Оставь себе, – твердила Маша, виновато отодвигая от себя руку Анзора. – К твоему сведению, я беру подарки только в день рождения и только от друзей.

– Считай, что мы друзья, – последовал недовольный голос обиженного парня.

– Подарками дружбу не обретают.

– Почему? Я ведь от души дарю.

– А я тебе повторяю: подарки дарят друзья. Если подарок от человека, которого ты не считаешь другом, то это не подарок, а подхалимаж.

– Взятка?!

– Это для чиновников подарок – значит, взятка. Ты примитивно рассуждаешь. Думай иначе…. Подарок у тебя дорогой, а вот желание понравиться – слишком дешевое. Понял?

– Нет, не понял.

– Примитивно ухаживаешь. Теперь понял? Купил цепочку, значит, купил дружбу. Это пошло, однообразно, это, увы, вчерашний день. Современных девушек, Анзор, может покорить лишь что-нибудь неожиданное, неординарное. Вот если бы ты вместо своего магазина поставил бы памятник Ивану Никодимычу, герою войны, не раз горевшему в танке, то я бы тебя зауважала.

– Горел, да не сгорел…

– Хам ты, – вскочила, будто ужаленная, Маша. – Зачем такое говорить о старике, ветеране? Он реально воевал, горел, я сама слышала его рассказ.

– Извини. Вырвалось случайно. Я сам стариков уважаю.

Она посмотрела на него осуждающим взглядом, давая понять, что грубый выпад против старика направлен и лично против нее. Порой так смотрел на недоброжелателей ее отец, не скрывая внутреннего протеста.

На дворе смолкала веселая музыка. Был тот редкий час, когда уставший город постепенно затихал перед новым пробуждением.

В глазах Анзора вновь всплеснулись признаки волнения, переживания за слова, что обидели его спутницу. И если бы в эти напряженные секунды друзья Анзора не вышли в круг плясать, а неожиданная ритмичная музыка не привлекла внимание Маши, то ее быстрые ноги понеслись бы домой.