Но покуда иноземцам покровительствовал царь, причинять им вред никто не решался. Чиновники и судьи охотно принимали от новоявленных москвичей подношения, пировали с ними и, случалось, дружили. Тем более что чиновникам не возбранялось получать подношения. Судебная система Московского царства была устроена необыкновенно удобно для тех, кто имел хорошие средства и могущественных покровителей. Даже при вынесении окончательного решения суда тяжба не считалась оконченной. Если дело было сложно, запутанно и твердых свидетелей или поручителей по нему не было, судьи предлагали тяжущимся разрешить спор в «поле», то есть в судебном поединке, который, впрочем, не был русским изобретением. В Европе судебные поединки были в ходу на несколько сот лет раньше. Победитель в схватке объявлялся правым.

На Руси о «поле» впервые упоминают документы, относящиеся к XIII веку; в XV веке поединок стал частью официального судебного разбирательства, а еще через век, в XVI, был узаконен. Что любопытно, если истец и ответчик, «досудившись до поля», потом мирились, с них взималась «полевая пошлина». Когда сами участники процесса биться не хотели, но и помириться не желали, то вместо себя любой мог выставить бойца-«наймита». Как писал побывавший в XV веке в Москве итальянский путешественник Рафаэль Барберини, «если один из тяжущихся, или оба они, из трусости, по старости, или иной причине не захотят биться сами, то ставят вместо себя других бойцов, которых всегда находится немало охотников, идти за условленную плату, биться на поле за других». Для уравнения сил закон предписывал «битися бойцу с бойцом; или не бойцу с не бойцом, а бойцу с не бойцом не битися», то есть схватки между «любителями» и «профессионалами» не допускались.

По свидетельству немца Генриха Штадена, поступившего во времена Ивана Грозного на русскую службу и даже записанного в опричнину, в Москве, среди городской черни находилось немало профессиональных бойцов, нанимавшихся биться в судебных поединков вместо истцов и ответчиков. Но тот же автор подчеркивает, что эти бойцы, как и остальные люди, имели свои слабости и за хорошую мзду могли «обеспечить результат» — тот, кто хотел заведомо выиграть дело, решавшееся «полем», тайно подсылал к наймиту своего соперника посредника, и, если дельце удавалось, подкупленный боец, сражался только для виду и рано или поздно оказывался побежденным.

Но поединки не были единственной формой решения сложных дел, когда трудно было выявить правого и виноватого. «На крайний случай» существовала «жеребьевка» — опять же основанная на вере в волю высших сил, таким образом указывающих на того, за кем правда. Когда в царствование Ивана Грозного началось бурное развитие отношений с Англией и у английских и русских купцов стали возникать взаимные претензии, жребий в суде применялся не так уж и редко. Так, например, был решен спор москвича Ширяя Костромитского и англичанина Генриха Лена, торговавшего под эгидой лондонской торговой компании. После долгих споров судья велел приставам написать на бумаге имена тяжущихся и закатать в два восковых шарика, которые бросили в шапку первого попавшегося человека. Затем из толпы был выхвачен человек, которому приказали достать из шапки один шарик. Судья извлек из него бумажку с именем Генриха Лена и сказал, обращаясь к англичанину: «Твое дело правое». Как записал в своем дневнике Лен: «Народ был весьма доволен таким судом».

В ближайшем окружении Ивана Васильевича служил доктор, которого в русских летописях запечатлели как «злого волхва Елисея» и винили чуть ли не во всех бедствиях русских людей.

Происходил «волхв» из Вестфалии и звался на родине Элизеусом Бомелиусом, а в России стал Елисеем Бомелием. В молодые годы он поучился в нескольких немецких университетах. В конце концов судьба привела его в Англию, где Бомелиус прибился к медицинскому факультету Кембриджского университета и после двух лет учения наконец-то получил диплом врача. Столь эффектно завершив образовательный цикл, он занялся своей карьерой, не замыкаясь на одной медицине. Самым выгодным делом мистеру Элизеусу показалась эксплуатация человеческих темных страстей, что давалось ему удивительно легко. Практикуя в Лондоне, Бомелиус называл себя ясновидящим магом, астрологом, алхимиком; он всегда умел создать вокруг себя шумиху, которую теперь называют «пиаром». За ним по улицам ходили толпы народу, внимавшие каждому вздоху своего кумира. Знатные персоны охотно открывали перед ним свои кошельки.

Слухи об удивительном человеке дошли до русского посла Андрея Григорьевича Совина, прибывшего в Лондон с грамотой от царя Ивана к королеве Елизавете для ведения переговоров по торговым делам. Шум вокруг имени Бомелиуса поднялся в очередной раз после того, как, посаженный в тюрьму по подозрению в торговле ядами, мистер Элизеус грозил из-за решетки неисчислимыми бедами, которые небеса обрушат на головы тех, кто допустит расправу над ним. Народ толпился у тюрьмы, надеясь услышать грозные пророчества, якобы сообщаемые Бомелиусу высшими силами.

Совин весьма заинтересовался этим человеком и, послав к нему в тюрьму своих людей, предложил ему ехать в Москву, посулив хорошее жалованье. Бомелиус, не видя для себя иных особых перспектив в Лондоне, дал согласие. Хлопоты Совина перед английскими властями принесли свои плоды; летом 1570 года русский посол вывез Элизеуса Бомелиуса из Англии, и в том же году доктор явлен был пред ясны очи царя.

Когда летом 1571 года Девлет-Гирей первый раз приблизился к Москве, царь отсиделся в Вологде. Бомелиус, теперь Бомелий, был при нем. Надо отдать ему должное, «дохтур Елисей», как звали его при русском дворе, ловко сумел найти подход к грозному государю, отличавшемуся крайне переменчивым и вспыльчивым нравом. В немалой степени помогло ему то, что царь очень нуждался именно в таком «медико-магическом специалисте широкого профиля». «Дохтур Елисей» всюду сопровождал Ивана Васильевича, занимаясь не столько медициной, сколько мистическими упражнениями и политическими расследованиями. Царь доверял ему самые тайные дела, допускал к таким интимным секретам, как проверка девиц из лучших боярских родов на предмет их телесного здравия, когда осенью 1571 года присматривал себе третью по счету супругу.

Выбор Ивана пал на дочь коломенского дворянина Собакина — Марфу Васильевну. Пройдя все положенные туры смотрин, Марфа Собакина была венчана с царем 28 октября 1571 года, но почти сразу после свадьбы заболела и через пятнадцать дней умерла. Производившему врачебный осмотр кандидаток в царские невесты Бомелию пришлось объясняться со своим патроном, отчего же это вдруг умерла Марфа Васильевна, которую недавно он осматривал и признал совершенно здоровой? Но «дохтур» ничуть не затруднился с объяснением, объявив смерть царицы отравлением. Это он утверждал как врач, а как «магик» открыл царю и имена заговорщиков, указав на родню двух первых жен Ивана Васильевича — Анастасии Романовой и кабардинской княжны Марии Темрюковны. Бомелий в своих утверждениях был весьма убедителен, что обернулось казнью двух десятков вельмож, в числе которых был и князь Михаил Темрюкович Черкасский — один из вождей опричнины и близкий царю человек. Было время, когда Иван Васильевич какое-то время даже жил в доме князя, в его усадьбе на берегу Неглинной. Но обвиненный «дохтуром Елисеем» князь не смог оправдаться, и по приказу Ивана Грозного его посадили на кол.