Его лицо без очков показалось мне еще более знакомым, чем прежде. Где-то я его определенно видел. Высосав два пузырька, я точно вспомнил, где именно. В Мюнхене, на главном вокзале. Там, у билетной кассы, висели портреты левых террористов, за каждого из которых полиция обещала пятьдесят тысяч марок.

Сейчас пятьдесят тысяч сидели рядом со мной.

Конечно, полиция всегда предупреждает население быть с террористами осмотрительными и самим их не трогать, но я подумал, что этого сморчка мог бы придавить без всякой полиции. Если у него даже и есть оружие, он вряд ли сможет его употребить. Впрочем, нужды в немецких марках у меня сейчас не было, поэтому, выдув еще пару бутылочек, я сказал соседу, что я его узнал. Он начал отпираться.

— Брось свистеть, — сказал я ему. — Я вас, террористов, насквозь вижу, но выдавать тебя не собираюсь, поскольку, во-первых, не стукач, а во-вторых, ввиду отсутствия здесь немецкой полиции.

Он потупил глаза и скрытно пожал мне руку. Потом вполголоса сказал, что их партия ценит в людях благородство и никогда не забудет оказанной мною услуги. Я спросил, что за партия, и он охотно мне объяснил, что называется их партия Мысль-идея-действие. Она ставит своей целью ниспровержение прогнившего капиталистического строя и замену его прогрессивным коммунистическим. Понимая, что пропаганда передовых идей должна быть действенной и наглядной, члены Исполнительного комитета партии провели несколько исключительно успешных операций: совершили нападение на американскую военную базу, казнили по приговору революционного подпольного суда двух известных промышленников и одного прокурора.

— К сожалению, — сообщил мне террорист, — наши действия пока не находят достаточного понимания у народных масс. Развращенные хитроумными уступками капиталистов и продажностью профсоюзных лидеров, рабочие и крестьяне не дошли еще до осознания своих классовых интересов и не хотят подниматься на всеобщую борьбу за окончательное торжество коммунистических идеалов.

— Да-да, — поддержал я соседа. — Люди бороться не хотят, потому что живут слишком хорошо. Зажрались.

— Не только это, — возразил террорист. — Пассивному отношению народа к революции в значительной степени способствует антикоммунистическая пропаганда. Она ловко использует ошибки, допущенные в Советском Союзе и странах Восточной Европы, и изображает коммунизм только черными красками. Я надеюсь, что мне удастся положить конец этим злобным измышлениям.

— Каким образом? — спросил я.

Молодой человек охотно ответил, что так решили его товарищи по борьбе. Узнав о возможности путешествия во времени, они решили послать одного из самых активных своих членов в будущее, чтобы он одновременно мог ускользнуть от полицейских ищеек и в то же время увидеть коммунизм своими глазами и привезти убедительные доказательства его полного и безусловного превосходства над всеми остальными системами.

На мой вопрос, где он достал деньги на билет, он, усмехнувшись, напомнил мне о недавнем дерзком ограблении Дюссельдорфского банка, когда были убиты один кассир и два полицейских.

Не дожидаясь моего следующего вопроса, он объяснил, что убийства практикуются их партией как исключительная мера, допустимая лишь в период обострения классовой борьбы и ради высоких целей. Но как только коммунистический строй победит, все тюрьмы будут немедленно уничтожены, а смертная казнь навеки упразднена.

Естественно, я спросил его, какой приблизительно представляется ему жизнь в будущем коммунистическом обществе.

Молодой человек представлял эту жизнь не приблизительно, а совершенно ясно. И тут же рассказал, что люди будущего будут жить в небольших, но уютных городах, каждый из которых будет размещаться под огромным стеклянным шатром. В этом городе круглый год будет светить солнце (когда естественное солнце будет исчезать, тогда автоматически будут включаться заменяющие его кварцевые светильники). Понятно, что в таком городе будет много замечательной растительности, улицы будут засажены пальмами и платанами.

— При коммунизме, — сказал он, — все люди будут молодыми, красивыми, здоровыми и влюбленными друг в друга. Они будут гулять под пальмами, вести философские беседы и слушать тихую музыку.

— А что, — поинтересовался я, — старости, болезней и смерти не будет?

— Вот именно что не будет! — горячо заверил молодой человек. — Я же вам говорю, все люди будут молодые, здоровые, красивые и, конечно, бессмертные.

— Очень интересно, — сказал я. — А как же вы этого всего собираетесь добиться?

— Мы никак не собираемся, — быстро возразил террорист. — Мы люди действия. Мы заняты борьбой. А проблемы здоровья и вечной молодости пусть решают ученые.

Возвращаясь к разговору о климате в будущих городах, я заметил, что жить в идеальных условиях при постоянно светящем солнце и пальмах, вероятно, очень приятно, но как быть тем людям, которые любят снег, мороз и всякие зимние развлечения?

Для таких людей, сказал он, тоже будут созданы все условия. Для них в специально отведенных частях солнечного города будут насыпаны мягкие горки из искусственного снега. На горках можно будет сколько угодно кататься, сидя в укрепленных на лыжных полозьях креслах-качалках.

Я его еще спросил, можно ли будет при коммунизме свободно читать книги. Он был таким вопросом слегка удивлен и сказал, что книги высокоидейные и высоконравственные, конечно, будут доступны каждому при помощи разветвленной сети общественных библиотек.

Тем временем принесли обед (курица, салат, сыр, печенье, апельсиновый сок). Под такую закуску грех было не выпить. Опорожнив еще три пузырька, я прошелся по салону и познакомился с другими пассажирами.

Женщина лет сорока с желтым лицом надеялась в будущем излечиться от рака.

Представитель одной очень важной фирмы хотел выяснить, будет ли через шестьдесят лет еще действовать газопровод Уренгой-Западная Европа.

В очереди к туалету я встретил одного соотечественника, который летел в будущее, надеясь, что там восстановлена монархия.

Пообщавшись с разными людьми, я вернулся на свое место и принял еще два Смирноффа. Возможно, от выпитого или от неощутимой, но имевшей место космической качки сознание мое несколько помутилось, так что дальнейшую часть полета я зафиксировал в своей памяти уже урывочно. Временами я настолько ничего не соображал, что к стыду своему проплывшую в иллюминаторе Проксиму Центавра принял за Полярную звезду. Впрочем, все эти космические тела — большие, средние и малые вообще не произвели на меня должного впечатления.

На своем веку я видел немало удивительных творений природы и человека. Я видел Эльбрус и Монблан, Московский Кремль, Пизанскую башню, Кельнский собор, Букингемский дворец и Бруклинский мост. Хотя я знал, что, рассматривая эти вещи, надо испытывать что-то необыкновенное и произносить соответственно возвышенные слова, я ничего необыкновенного не испытывал, но слова, конечно, произносил.

Помню как-то, когда я был в Париже, мне показали здание и говорят: Смотри, это Лувр! Я посмотрел и подумал: Ну Лувр, ну и что?