— Стоп, стоп! Давайте просто договоримся, что победитель поделится с остальными! — предложил Димка. — Ведь все на эти деньги рассчитывали, будет справедливо, если победитель поделится!

«Дело… бред… идея… демагогия», — отреагировали молодые литераторы.

— У нас ведь пять номинаций. В каждой номинации народ бросит жребий и выберет, таким образом, победителя. А тот, кому достанется премия, поделит её с этими победителями.

— А ты бы сам поделился? — язвительно спросил революционер.

— Ну, если мы все примем решение, то я бы поделился, — неожиданно для самого себя легко и просто ответил Димка. Внутри же он сразу заругал на чём свет стоит свою инициативу. Стоило столько рваться к призу, чтобы предложить разделить его с другими ни с того ни с сего. Кто его за язык тянул!..

— Ты бы поделился?! Ты?! — завопил Марат.

— Поделился бы, — буркнул Димка, как бы пытаясь отбросить Марата. Так отбрасывают липкую наклейку, защищающую экран нового мобильника.

— А откуда ты знаешь, что премия достанется тебе???!!!

— Да не знаю я ничего! Я говорю, что поделился бы в случае выигрыша. В слу-ча-е!

— Ты блатной, я сразу просёк! Он блатной, пацаны! Видели, как он с Гелером сюсюкал?! Подлизывался!

Димка понял, что влез в трясину, которая вполне может засосать его с головой. Тем временем дискуссия вихрем закрутилась вокруг возможного раздела премии. Одни доказывали, что это предложение разумное и справедливое, другие, считавшие себя фаворитами, спорили, заявляя, что не собираются делиться с людьми бесталанными. «С какой стати я должна делиться с какими-то графоманами!» — возмущалась поэтесса из Читы. «Кого ты считаешь графоманом?!» — маниакально повторял поэт с кастильской бородкой.

— Да вы что, с ума все посходили?! — вдруг крикнул кто-то. — Позор какой! Вы же… вы же… — Это был сказочник. Он весь клокотал, руки тряслись.

— Ну, скажи, скажи, что мы писатели! Про вдохновение расскажи!

— А что?.. Разве не так?.. — Сказочника всего колотило. — …Писатели… вам денег мало?! — В его голосе послышались всхлипывания.

— Мало! Мало!

— Тебе мало? — крикнул сказочник мужеподобной Наташке.

— Не помешали бы! Я бы домик в деревне купила и устроила там коммуну для поэтесс. У нас, в Ивановской области, знаешь, сколько домик стоит? Тысячу долларов всего. Но нет этой тысячи, хоть ты тресни.

— А я бы, я бы… — перебил Саша-поэт. — Я бы адвоката нанял, а то меня сельсовет засудит и посадит за оскорбление власти!

— Стишки-то у тебя хреновые, обидно небось за них садиться! — съязвил поэт с бородкой.

— Ну, хреновые, и что?! При чём тут это?! — Саша опять некрасиво покраснел.

— А мне на опегацию надо, — задумчиво произнёс драматург-революционер.

— Аппендицит?

— Не у меня, у собаки.

— Слышали, нашему Ленину на собачью операцию не хватает. Совсем с дуба рухнул!

— Вы не понимаете, мне Линду отец подагил, ещё в школе.

— Ничего, новую Линду подарит.

— Не подагит, умег… а тепегь вот и у Линды опухоль…

— А мне тоже нужно! — выскочил вперёд Марат. — У меня проклятие!

— Дайте ему уже валерьянки кто-нибудь!

— Меня мать прокляла, когда я в мусульманство ушёл! Она у меня верующая, православная! Сказала, пока я новый иконостас в церкви, где она свечками торгует, не поставлю, проклятье на мне будет. А где я денег на иконостас соберу, а?!

«Ты ж мусульманин, тебе не плевать на православное проклятие»? — удивились одни. «Материнское проклятие страшная вещь», — покачивали головами другие.

— Страшно… так страшно… — глядя в пустоту, произнёс Ктарат, но никто его особо не слушал.

«По всему выходит, у меня вообще нет никакой серьёзной причины получать приз… — подумал Димка. — Спасти собаку от рака, а себя от проклятия — это причина»… Димке стало жаль Марата. Так жаль, что даже слёзы на глаза навернулись. Ужасно жаль этого неказистого моргалыцика. Жаль и стыдно за собственную ненависть к нему. Стыдно за презрение к его внешности и убеждениям, к его диссертации и литературному кружку «Поплавок». И остальных стало жаль. И собравшихся молодых литераторов и вообще всех. Ларечника, Людмилу Степановну, беспризорных мальчишек околачивающихся на станции. Всех людей. Захотелось тут же сделать Марату что-нибудь хорошее. Ерунду какую-нибудь. Слово доброе сказать, рюмку налить. И всем людям тоже.

Тем временем сказочник разговаривал сам с собой:

— Что же делать… деньги всем нужны… что же делать… Я дам! — вдруг воскликнул он, додумавшись до чего-то. — Возьмите! — вытащил из кармана несколько смятых десяток. — Возьмите! Возьмите! — Сказочник почти плакал. Он вытащил ещё какую-то купюру и протянул всё молодым литераторам. Сказочник не хотел никого обидеть, не хотел что-то продемонстрировать, ему просто стало очень грустно и тоскливо от страданий, которые испытывали люди вокруг. Он захотел помочь, ну хоть как-то… Сказочник протягивал деньги каждому, все отказывались, дошло до Марата.

— Не нужны мне твои подачки! — измученно заголосил Марат и вдруг вцепился зубами в дающую руку. Свалка началась невообразимая. Несколько молодых литераторов пытались разжать Маратовы челюсти, другие — высвободить руку сказочника. Читинская поэтесса бухнулась в обморок, а романистка из Тёплого Стана просто улизнула за дверь. Сказочник врезал Марату по лицу. Тщетно, Марат вцепился, как бультерьер. Кто-то гоготал, Яша-Илья замер с ножом в руке и, казалось, думает: что отсечь — палец сказочника или голову Марата. Саша-поэт кричал: «Ну не надо, пожалуйста, не надо!» Весь этот кошмар продлился несколько секунд, не больше. Димка схватил со стола бутылку «Столичной» и заехал со всей дури Марату по башке.

Когда в конце перестройки в Тбилиси начались беспорядки, внук дедовского однополчанина Эмзари участвовал в демонстрациях. Для драк с милицией использовались бутылки из-под шампанского — они, в отличие от водочных бутылок, от ударов не разбивались и выполняли роль бит. Возможно, головы тбилисских ментов были покрепче, а может, стекло для «Столичной» стали лить потолще, но только бутылка отскочила от плоского затылка Марата, чуть не вывихнув Димке запястье, и осталась целёхонькая. Глаза татарского интеллигента вздулись и опали. Содержимое головы от удара не вылетело через них, а удержалось в черепе. Марат замер, а затем повалился на пол мешком картошки. Рядом упало что-то маленькое. Мизинец сказочника.

* * *

Сказочник неожиданно ловко наложил себе жгут.

— Где научился? — спросил Димка.

— Когда Ичкерию зачищали… уффф ёлки-палки… — буркнул сказочник, шипя от боли. Он никогда не говорил, что воевал, и теперь не стал развивать эту тему. Поднять палец с пола не решались. Скакали вокруг него, кричали «не наступи, не наступи!», а прикоснуться боялись. Сказочник сам положил мизинец в прозрачный файлик, из которого вытряхнули подборку чьих-то пьес. Очнувшийся Марат сидел в углу, вытирая с губ кровь сказочника, тогда как на его плоском затылке волосы набухли от его собственной крови. Стали звонить в «скорую». По телефону сообщили, что свободных бригад нет и врачи смогут приехать не раньше, чем через часа два-три. Пришлось сообщить Людмиле Степановне. Она побелела лицом, но организаторских способностей не утратила. Маршал-попечитель с водителем, как назло, уехал. Оставался старый «жигуль», принадлежащий полосатому ларёчнику из седьмой. Ларёчник к тому моменту уже раздавил полбутылки коньяка и за руль сесть не мог. Кто умеет водить? Оказалось, что только сказочник и умеет, но, во-первых, он без пальца, а во-вторых, поддатый.