Меня тоже встретили без лишних церемоний. В первый же день я получил труп мужчины средних лет, найденный в чистом поле в соседнем районе, относящемся к обслуживаемой нами территории. Район этот в криминальном плане был еще «веселее», чем наш городок, но это я выяснил позже, а тогда смотрел на труп и постепенно осознавал: что-то тут не так. Вначале я заподозрил, что мужчину банально избили, но потом пришел к выводу, что его переехало какое-то транспортное средство. Налицо были все признаки переезда: рваная одежда, полосы давления, «первичный щипок», переломы почти всех костей грудной клетки, разрывы и отрывы внутренних органов. Начальник удивился такой моей самоуверенности, но, осмотрев повреждения, согласился. Потратил я тогда на вскрытие часов шесть, но был доволен тем, что разобрался в механизме образования травм. Человека по фамилии Робинзон переехала сеялка, когда он, будучи пьяным, спал в чистом поле. Что делала сеялка в июне в поле, как там оказался этот мужчина и почему они встретились — все это придавало некую «сакральность» месту, в которое я попал.

За несколько лет работы в этом чудесном городе я увидел все, что только бывает в судебной медицине, за исключением авиационной травмы. Ольга Алексеевна в силу возраста не исследовала трупы и занималась приемом живых лиц («недобитых», как ласково называл их мой начальник), а мы трудились в секционном зале. Со временем начальник, видя мой энтузиазм и старательность, стал мне доверять до такой степени, что мог позвонить в воскресенье вечером и сказать, что не хочет завтра идти на работу и поедет вместо этого на рыбалку. Я приезжал в морг и вскрывал за двоих, ибо за выходные всегда накапливалось много покойников. Я на такие действия даже и не думал обижаться, потому что понимал: мне доверяют, да и опыт нарабатывался так гораздо быстрее, чем при обычном темпе работы.

Были в этом, конечно, и свои минусы — при таком потоке говорить о хорошем качестве исследования не приходилось. Максимальное количество трупов, которое мне довелось вскрыть в тот период, — это двенадцать за день, и из них не меньше половины составляли травмы и убийства. В конце рабочего дня, сняв перчатки, я не мог унять дрожь в руках».

«Постойте, но вы ведь говорили о том, что надиктовать даже три трупа подряд очень сложно! — вспомнил я. — Как же вы вскрывали двенадцать?»

«В точку! — улыбнулся эксперт. — Диктовка практически не велась. В отличие от Челябинского Бюро, тут в секционном зале стоял один письменный стол, на нем лежала толстая тетрадь, в которую лаборантка записывала то, что говорил эксперт, а говорил он очень мало. Повреждения, как и все остальное, описывались предельно кратко и некачественно, но другого выхода не было — трупы требовалось вскрывать, а работали всего два человека. Если на двух столах одновременно трудились двое — я и начальник, то лаборант по очереди записывала слова мои и начальника в две тетради. И несмотря на то, что мы, трудясь на двух ставках, вырабатывали семь, нам за них никто не платил. После вскрытия мы брали каждый свою тетрадь, начальник садился к компьютеру (да, у нас имелся компьютер!), а я — к электрической пишущей машинке, и вручную вбивали в шаблон акта судебно-медицинского исследования то, что надиктовали лаборанту, то есть тратили время на перепечатывание написанного. Тетради эти берегли как зеницу ока, ибо потеряйся они — и нам пришлось бы не сладко.

Надо сказать, что начальник мой, Михал Михалыч, был фартовым человеком. Он мог несколько дней подряд ездить на рыбалку, уезжать из морга еще до обеда и при этом никогда не попадался своему руковдству. И наоборот, если он задерживался по какой-то причине на месте дольше, чем положено, ему обязательно звонил начальник Бюро и удивлялся: «Ты еще на работе?» — «Конечно, — «обижался» мой шеф, — как обычно!» Везло ему всегда.

У него же я учился тонкостям общения с сотрудниками правоохранительных органов. Люди это специфичные, и держаться с ними следовало по-особенному. Мой начальник разговаривал почти со всеми следователями и ментами (это слово я употребляю в хорошем смысле) чуть свысока и лишь с некоторыми — на равных. К этим некоторым относились прокурор, начальник ОВД, начальник криминальной милиции, начальник уголовного розыска, начальник ГИБДД и еще несколько человек. Отношения эти были скорее не дружескими, а приятельскими. Остальные сотрудники вели себя вежливо и отзывчиво. Один из плюсов работы в небольшом городе — это то, что все друг друга знают и все вопросы решаются очень оперативно. Если проблема не ликвидировалась на уровне следователя или сотрудника милиции, начальник просто звонил прокурору или одному из руководителей ОВД, и все моментально улаживалось. За такую отзывчивость мы иногда шли сотрудникам навстречу».

«Вы имеете в виду…» — осторожно начал я.

«Нет, нет, никакого криминала и мухлежа с экспертизами не допускалось — мой начальник, способный извлекать выгоду из всего, тем не менее обладал стойким инстинктом самосохранения и никогда не пересекал ту черту, за которой его могли подтянуть по статье, — отчасти, это было вызвано (и совершенно правильно) недоверием к представителям милиции и прокуратуры. Эти замечательные люди подставляли других людей, и экспертов в том числе, не так уж редко, и не потому, что испытывали к ним личную неприязнь или отличались какой-то природной подлостью; просто когда из-за недоработок самого мента возникал скандал, он всегда старался обвинить в этом кого-то другого, и часто крайним становился эксперт. Нам такое поведение казалось естественным, никаких обид мы не держали, поскольку, во-первых, не доверяли даже самым близким правоохранителям и не подставлялись, а во-вторых, все ходы записывали, и проверить факты в том или ином документе было несложно.

Михал Михалыч очень любил по-доброму издеваться над ментами. Издевательства эти принимали несколько устойчивых форм. Опишу одну из них. Иногда во время исследования трупа эксперт, что называется, «нарывается» на какую-то травму, которую снаружи совсем не видно. Наиболее часто среди таких «сюрпризов» встречаются черепно-мозговые травмы или травмы живота. Повреждения на голове обычно маскируют волосы, а на животе их в принципе может не быть — из-за податливости передней брюшной стенки. Если такая травма обнаруживалась, то автоматически запускался алгоритм действий, направленных на исключение, в первую очередь, убийства, а во вторую — получения травмы при самостоятельном падении пострадавшего. Если первый вопрос решался отрицательно, а второй — положительно, то составлялся формальный материал проверки, который быстро отправлялся в архив. Мой начальник, конечно, знал все эти нюансы и всегда этими ситуациями пользовался. Происходило это так. Если на вскрытии обнаруживалась травма, явившаяся причиной смерти, лаборантка набирала номер начальника ОВД, прислоняла трубку к уху моего босса (перчатки он не снимал и сам трубку взять не мог), и начинался примерно такой диалог:

Мой начальник (МН): «Здравствуйте, Иван Иванович!»

Начальник ОВД (НОВД): «Здравствуй, Петр Петрович. Чего звонишь, что случилось?»

МН: «Да так, думаю, позвоню, узнаю, как дела, как криминогенная обстановка в городе?»

НОВД: «Испортить, что ли, ее хочешь?»

До этого вопроса мой начальник разговаривал самым предупредительным и ласковым голосом, но теперь тон его менялся на огорченно-озабоченный.