Тай снова кивает. От масла её губы стали ярче, они давно не шелушатся. Красивые. А мне бальзам не помог, хотя мама Толли купила сразу несколько, один с запахом мандаринов, другой на вкус как мёд. Ещё какой-то – просто очень дорогой. Юра сказал, что ему этот дорогой не нравится. Так что я этим дорогим не мажусь, а мандарины и мёд не помогают. Может, просто маслом попробовать?

– Тай, а масло от трещин помогает?

– Ты меня слушаешь вообще? Я говорю, что ты не обязана себя ломать. Потому что вы должны друг другу уступать, а он не готов… я же вижу! Он не умеет уступать.

– Ты так хорошо его знаешь?

– Конечно, – Тай обхватывает ладонями белую кружку без рисунка.

– Покажи!

Мне хочется знать про Юру всё, что было до меня.

Но Тай, как назло, мало помнит про их общее детство. Вот она с дерева упала, вот они на празднике в доме милосердия, вот…

Вот он просто стоит в коридоре у окна. Стены коридора тёмно-розовые, окно высокое, узкое. По стеклу сбегают капли. Юра такой красивый! Совсем как сейчас! Не мелкий и тощий, как Август, не странный нелепый, как многие парни из моего бывшего девятого… он как сейчас. Даже лучше. Стоит и смотрит на Тай тёмными глазами.

Как сейчас?

– Вы встречались?

Тай пожимает плечами.

– Ну немножко.

Я дёргаюсь. Ладоням холодно, а во рту сухо. Но язык в состоянии сказать одно слово:

– Когда?

– Не помню.

– А я здесь уже была?

– Нет.

Я вздыхаю. Это тоже больно.

– А раньше вы… как?

Тай улыбается.

– А раньше мы с ним целовались!

Я… мне больно. Ну, дышать больно, как перед обмороком. Изображение Юры заливает белый свет. В его лучах у Тай сияют волосы. Она как будто светится! Вот же ж! Овца!

– Да успокойся ты! Сейчас покажу!

И картинка меняется. Сад дома милосердия, летний вечер. Мелкий лохматый Юра бежит мимо клумбы с игрушечным мечом. Размахивает и говорит:

– Я договорился сам с собой, что я буду королём!

Мелкая аккуратная Тай встаёт со скамеечки и поправляет картонную корону.

– А я буду королева Аурия! Ты мой муж! Нам надо целоваться!

И Тай чмокает его в щеку, как на рождественской открыточке. Бр-р-р! Хорошо, что Юра морщится и вытирает щёку ладонью.

Хорошо, что со мной он другой. Я даже Тай не могу рассказать, какой именно. Я его так чувствую, а объяснить не могу.

Больше мы ничего обсудить не успеваем. Прибегает Август. Пальто распахнуто, в руке горячий бублик. Точнее – остаток бублика.

Август заглатывает последний кусок и потом кричит мне с набитым ртом:

– Тебя Ларий зовёт!

И сразу командует:

– Ты собирайся, я пока книги посмотрю!

Мне кажется, Август похож на того деревянного мальчика с котёнком. Они оба совсем библиотечные. Мальчик здесь скульптурный, но мне кажется, что по ночам они с котёнком оживают и носятся по библиотеке… по книгоубежищу. А Август здесь реально берёт себе разные книги, маленькие сказки вроде той – про синего зверя Храна с яблоками на спине и толстенные типа наших энциклопедий. Там, кстати, есть рисунки, но строго научные. Вулкан, большая антилопа. Чертежи. Значит, техника тут есть, просто она иногда за пределами разрешённого.

Надо и мне почитать энциклопедию. А то всё, что я знаю об этом мире, это из чужих рассказов. Бессистемно.

Вечером посмотрю, куда Август положит эту книгу, полистаю потом втайне. Не хочу, чтобы Август знал, что я ничего не знаю.

Не люблю быть глупее младшего.

Но Август ко мне относится… в общем, книги его интересуют больше.

– Тщай! Сколько мне можно взять?

– Детям дают по две, но ты можешь пять, как взрослый!

– Потому что я взрослый? Я взрослый!

– Потому что ты домашний. А домашние помогают друг другу. Это ближе, чем братья по вере, – очень серьёзно и непонятно объясняет Тай.

Я не сразу ловлю, что «домашний» – это из дома милосердия. Другое значение слова.

Они всё домашние, значит. А я – дикая, р-р-р-мяу!

– Дым, ну пошли скорее!

Август подпрыгивает на пороге, прижимает к груди книги. Одна выскальзывает.

– Погоди, сумку дам!

Тай поднимается из-за стола, подходит к вешалке, отодвигает своё пальто. Там сумка, типа шоппера с короткими ручками. С такими здесь многие ходят на рынок. А мы берём на рынок плетёный короб на колёсиках, потому что мы много всего покупаем. Мы богатые. Иногда это неловко. Но зато можно делиться едой. Это почти как эмоциями. Так же здорово, но потом в тарелке не возникает новая еда вместо съеденной.

Тай встряхивает сумку, распахивает поудобнее. Август опускает внутрь книги. Он это делает с таким серьёзным лицом, будто боится, что сумка слопает его драгоценные сказки и энциклопедию.

– Пошли уже! Ты Ларию очень нужна!

Я опять будто предмет! «Август, дорогой, сходи в книгоубежище! Тебе надо взять книжки для себя и Дым для Лария!» Как удобно, а?

Сперва всё как обычно: мы с Ларием проходим сквозь Арку Героя, он отворяет мне одну дверь, вторую. Я иду, ёжась от холода и эха. Теперь я знаю, что несмотря на цветочки и занавесочки, весь дом пустой насквозь. Я никогда не видела и даже не слышала местных жителей. Будто экран их вытеснил, нашептал им самыми родными голосами: «Уезжай отсюда! Уходи прочь, пока не поздно! Беги, пока тебе светит…»

Они испугались и ушли. Оставили вещи, заперли двери. А голоса всё равно продолжали шептать, а стены светиться. Наверное, ночью это странновато выглядит, со стороны: нежилой дом, в котором сияют все окна и раздаются чужие голоса. Жесть как она есть! Городская страшилка.

Мне и самой иногда хочется отсюда уйти побыстрее и больше никогда не приходить. Мне тоже бывает жутко от голосов, звучащих в белом сиянии. Я одновременно боюсь их и очень хочу услышать.

Это то, в чём я никогда не признаюсь Юре и Тай: я очень жду своих родителей. Мамин голос, папин. Даже собакин. Но они редко подключаются. И никогда сразу. Надо ждать, осторожно, потихонечку. От этих потихонечек я зверею. Иногда кричу, иногда плачу, иногда ругаюсь всеми словами – местными и родными. Хорошо, что меня такую видит только Ларий. Ну, ещё сам экран. Но он, я думаю, много разного насмотрелся за эти свои сотни лет.

Ларий объяснял, что этот экран – один из самых старых. В какой-то момент, когда у власти были сторонники Ключа, экран пытались запретить. Заградили щитами, выстроили этот дом. Только экран