— Точно, я его хорошо видела. Лицо у него злое. И девушку видела, которая после взрыва убежала. Вскрикнула и убежала.

— А мужчина?

— А он на дальней скамеечке сидел и смотрел, как машина горит.

— То есть ты его запомнила?!

— Ну, как тебя! — Танька на секунду задумалась. — Хочешь, я его нарисую?

— Как нарисуешь? — не поняла Сорнева. Девочка ставила ее в тупик.

— Карандашом на бумаге.

— Давай! — Юлька протянула ей бумагу и карандаш.

Таня рисовала долго, и ее язычок от усердия высовывался изо рта.

— Ну вот, вроде похож.

— Ну, ты даешь! — присвистнула Юлька. — Ты рисуешь, как настоящий художник!

— Я немного в художке училась, когда мама жива была. Она мне говорила, что я могу художником стать.

На бумаге был изображен мужчина с крупным носом и прищуренными глазами, причем прорисованы были не только большие глаза, но и мелкие морщинки вокруг глаз.

— Какая ты умничка, Таня! Ты его так хорошо запомнила?

— У меня память как у художника. Только я давно не рисовала.

— Ты не представляешь, как ты мне помогла! Я как раз ищу женщину, у которой взорвали машину, пишу об этом и твой рисунок обязательно использую в материале. Давай мы договоримся, что ты идешь в ванну, а потом ложишься спать.

— Я люблю ванну, — задумчиво сказала девочка, — только я давно там не мылась.

— Таня, Танечка, сейчас мы это все исправим. А завтра я куплю тебе новую одежду, и будем думать, как тебе помочь.

— Как ты мне поможешь, если мама и бабушка умерли? Назад они не вернутся.

— Мы с тобой обязательно что-нибудь придумаем!

Юля сама верила в то, о чем говорила. Но всеми вопросами девочки она будет заниматься завтра, а сегодня еще надо поработать.

— Ты опять вляпалась, — подытожила она сегодняшний день.

Условия, в которых оказалась Юля, конечно, отличались от спокойного, нормального течения жизни.

— Экстремалка! Пожарные и пилоты могут отдыхать! — ласково сказала она своему отражению в зеркале. Читатели ее любимой газеты, утомленные повседневными проблемами, с удовольствием узнают о ее приключениях, но ей-то что-то нужно делать дальше! Девочку она оставить не может, да и уехать просто так, не получив ответа, кто покушался на Бельстона, — тоже нельзя.

Телефон Красновской по-прежнему молчал, теперь у Юли остался только запасной вариант, который казался единственно верным. Она набрала телефон сестры потерпевшей, Елизаветы Красновской.

— Здравствуйте, это из пресс-службы «Грин-авиа». Мы не можем дозвониться до вашей сестры, она на крайний случай оставляла ваш номер. Можно пригласить ее к телефону?

— Здравствуйте, Анна взяла отпуск на неделю. Удивительно, что вы не в курсе. Ее нет в городе, извините.

Это был полный отлуп, как говаривал шолоховский дедушка Щукарь. А то, что ей пришлось солгать, Юльку не беспокоило. Когда журналист искажает факты — это уже не журналистика, а политтехнология. В ее же ситуации все средства хороши. Следующий звонок был Оле Виноградовой.

— Оля! Ты единственная, кто мне может в этом городе помочь! Оль, как хочешь, выручай меня!

— Сорнева!

— А когда ты у меня курсовую по расследовательской журналистике списывала, я тебе была Юлечка! — обиделась Юлька. — Я дозвонилась до Лизы, она говорит, что Аня уехала, думаю, что врет. Лиза знает, где Аня, у меня сомнений нет. Журналистская интуиция, если хочешь. Ты ведь знаешь подруг своей одноклассницы, окружение Лизы. Они должны где-то прятаться, в каком-нибудь тихом месте. Подумай, где мне Красновскую искать.

— Ой, навязалась ты на мою голову! И про курсовую вспомнила, а когда это было!

— Оля, ты попробуй. Я понимаю, что почти нереальное прошу, но ты попробуй, и если ничего не получится — пошли меня на фиг, и я успокоюсь.

Через пять минут Ольга Виноградова перезвонила.

— Ой, Сорнева! Надеюсь, что больше курсовой попрекать меня не будешь. Записывай адрес. Но только если скажешь, что это я…

— Никогда, Оля! Никогда! Клянусь родной газетой. Могила!

Когда Марк год назад пришел к нему в кабинет с человеком, который ничем на первый взгляд не выделялся, таких на пассажирских сиденьях во время полета сидят сотни, Лева не удивился. Его брат все время с кем-то общался, легко заводил знакомства, разговаривал, обменивался информацией. Но когда Лев присмотрелся к мужчине повнимательнее, то понял, что он не из обычных просителей — что-то в его остром взгляде цепляло.

Это были глаза — глаза пронизывающие, необычные, сфокусированные на переносице человека, на которого они смотрели. Его взгляд, как будто колющий, приковывал внимание.

Выражение глаз незнакомца можно было расценить как дерзкое или даже провоцирующее, бесцеремонное, выдержать этот взгляд было непросто.

— Надо показать ему наш парк самолетов, — сказал Марк.

Главный инженер «Грин-авиа» Лев Бельстон молча кивнул — его напрягал и Марк, и незнакомец, но в данной ситуации с ним разговаривал не столько брат, сколько прежде всего генеральный директор компании, и точка зрения главного инженера его не волновала.

— Пройдемте.

Флот, парк авиакомпании Лев Бельстон любил особой любовью. Он даже давал самолетам имена: самый старший — Аэробус А320 — был назван Мудрецом, а самый младший — Сухой Суперджет 100 полугодовалого возраста — Малышом. В самолетах Леве нравилось все: тонкий, дразнящий ноздри запах авиационного керосина и масла, смешанного с запахом травы, гудение и потрескивание мотора. Все это заполняло его необъяснимым чувством детского, далекого счастья. Он любил молча постоять у самолета, провести рукой по поверхности крыла стальной птицы, отливающего блеском серебристой краски, впитать его энергетику. Льву нравилось наблюдать, как самолеты с шумом взлетают и заходят на посадку, как рассыпаются по летному полю, словно божьи коровки, люди в оранжевых сигнальных жилетах, и даже от воздуха, пропитанного авиационным керосином, у него поднималось настроение.

— Что ты находишь в этих неуклюжих каракатицах? Как можно восхищаться самолетами?! — как-то зло сказала ему жена.

— Некрасивых самолетов не бывает, так же как людей. В них надо разглядеть красоту, не у каждого она напоказ, — уверенно ответил Лева. Небо и самолеты были его любовью, но рассказывать об этом странному постороннему мужчине, даже если он знакомый генерального директора, Лев Бельстон не собирался.

Лева Бельстон, когда-то окончивший художественную школу, теперь с наслаждением любовался картинами, на которых художники изображали самолеты, и картины, как ему казалось, передавали цвет, звук и напряжение небесных машин. Особенно ему нравился японский художник Шигео Койке, который создавал «портреты самолетов» в их естественной среде обитания.