В послании Рузвельта обращает на себя внимание тот факт, что американский президент поверил, что «первоочередной заботой» Миколайчика являлось «установление самого полного сотрудничества между Красной армией и силами польского подпольного движения в совместной борьбе против нашего врага…»[63]

Визит Станислава Миколайчика в Вашингтон был попыткой поляков использовать возможности США для оказания давления на СССР с целью изменения отношения Советского Союза к польскому правительству в эмиграции. В дипломатической практике такие приемы используются постоянно.

В конце июня Красная армия вступила на территории, которые советское правительство признавало польскими. Американский дипломат Дж. Ксинан писал по этому поводу в своих воспоминаниях: «Советское правительство утвердило на освобожденной территории в Люблине Польский коммунистический комитет, который… превратился в Польский комитет национального освобождения»[64].

В те же дни Рузвельт попытался убедить Сталина в необходимости визита Миколайчика в Москву: «Я действительно верю, что он нс поколебался бы поехать в Москву, если бы он знал, что Вы приветствовали бы такой шаг с его стороны, для того чтобы обсудить с Вами лично и откровенно проблемы, касающиеся Ваших двух стран, в особенности срочность установления безотлагательного военного сотрудничества».

В то же время Рузвельт нс настаивал на встрече Сталина с Миколайчиком. «Я уверен, — писал американский президент Сталину, — что высказывая эти соображения, я ни в коей мере не пытаюсь навязать Вам свое личное мнение в деле, которое имеет особое значение для Вас и Вашей страны…»[65]

Сталин незамедлительно сообщил Рузвельту свою точку зрения на предложение американского президента. В ответном послании от 24 июня 1944 года он сообщал Рузвельту:

«Благодарю Вас за информацию о Вашей встрече с г. Миколайчиком.

Если иметь в виду установление военного сотрудничества Красной армии и борющихся против гитлеровских оккупантов сил польского подпольного движения, то это, безусловно, является теперь актуальным делом для окончательного разгрома нашего общего врага. Важное значение, разумеется, имеет в этом отношении правильное решение вопроса о советско-польских отношениях. Вам известна точка зрения советского правительства и его стремление видеть Польшу сильной, независимой и демократической, а советско-польские отношения — добрососедскими и основанными на прочной дружбе. Советское правительство видит важнейшие предпосылки этого в реорганизации эмигрантского польского правительства, которая обеспечила бы участие в нем как польских деятелей в Англии, так и польских деятелей в США и СССР, и особенно польских демократических деятелей, находящихся в самой Польше, а также в признании польским правительством линии Керзона как линии новой границы между СССР и Польшей.

Надо сказать, однако, что из заявления г. Миколайчика в Вашингтоне не видно, чтобы он сделал в этом вопросе какой-либо шаг вперед. Вот почему для меня затруднительно в данный момент высказать какое-либо мнение по поводу приезда г. Миколайчика в Москву.

Ваше внимание к вопросу о советско-польских отношениях и Ваши усилия в этом деле мы все высоко ценим»[66].

В посланиях Сталина и Рузвельта еще не просматривалось противоречий в подходе к польской проблеме, но эти противоречия уже обретали определенные очертания, которые были похожи на острые шипы морской мины: одно неосторожное движение, и последует взрыв.

Летом 1944 года наступление советских войск в Белоруссии (операция «Багратион») развивалось успешно. Сталин попытался не допустить обострения отношений с союзниками, что могло бы задержать окончательный разгром фашистской Германии. Именно этим можно объяснить его послание Черчиллю и Рузвельту от 23 июля 1944 года. Обращаясь к Черчиллю, Сталин писал: «События на нашем фронте идут весьма быстрым темпом. Люблин, один из крупных городов Польши, занят сегодня нашими войсками, которые продолжают двигаться вперед. В этой обстановке перед нами встал практически вопрос об администрации на польской территории. Мы не хотим и не будем создавать своей администрации на территории Польши, ибо мы не хотим вмешиваться во внутренние дела Польши. Это должны сделать сами поляки. Мы сочли поэтому нужным установить контакте Польским комитетом национального освобождения, который создан недавно Национальным Советом Польши, образовавшимся в Варшаве в конце прошлого года из представителей демократических партий и групп, о чем Вы, должно быть, уже информированы Вашим послом из Москвы. Польский комитет национального освобождения намерен взяться за создание администрации на польской территории, и это будет, я надеюсь, осуществлено. В Польше мы не нашли каких-либо других сил, которые могли бы создать польскую администрацию. Так называемые подпольные организации, руководимые польским правительством в Лондоне, оказались эфемерными, лишенными влиянии. Польский Комитет я нс могу считать правительством Польши, по возможно, что в дальнейшем он послужит ядром для образования временного польского правительства из демократических сил.

Что касается Миколайчика, то я, конечно, нс откажусь его принять. Было бы, однако, лучше, если бы он обратился в Польский национальный комитет, который относится к Миколайчику доброжелательно».

Летом 1945 года польский вопрос стал одним из наиболее острых вопросов, решение которого зависело от Москвы, Лондона, Вашингтона и Берлина…

Генерал-фельдмаршал В. Кейтель, начальник штаба Верховною командования германской армии, после разгрома фашистской Германии находился под арестом в Нюрнберге 17 июня 1945 года, давая отпеты на вопросы допрашивавших его советских офицеров, Кейтель заявил, что к лету 1944 гола он уже повял, что Германия проиграла войну.

И добавил: «С лета 1944 года я понял, что военные уже сказали свое слово и нс могут оказать решающего воздействия — дело оставалось за политикой…»

Кейтель не стал растолковывать свою мысль о возможностях политиков и политики во время войны, но и без этих объяснений было понятно, что он имел в виду: германское командование рассчитывало на возможность столкновения интересов СССР с американо-английскими планами послевоенного устройства в Европе. Гитлер и его генералы надеялись на возможный раскол антифашистской коалиции под воздействием усилий германской разведки или, может быть, из-за каких-либо неожиданных обстоятельств, которые могли бы обострить отношения между союзниками. Одним из таких «обстоятельств» мог стать вопрос о будущей политической судьбе Польши и убийство германской разведкой польского премьера Сикорского.

В 1944 году Кейтель надеялся на обострение противоречий между союзниками по антифашистской коалиции и рассчитывал на возникновение спасительных для Германии «каких-либо неожиданных обстоятельств».