Казалось, все это время ни Женевьева, ни Гринлифы не знали усталости. Они работали на полях в изматывающую жару и во время теплых дождей, которые приходили с Голубых гор, а вечером все вместе ужинали. Их пища становилась изобильнее с каждым днем: в огороде у Мимси выросли бобы, кабачки, репа, а страсть Филиппа к охоте обеспечивала стол мясными блюдами. Для Женевьевы это было счастливое время, наполненное заботами, надеждами и мечтами.

Теперь, когда у них с Калвином появилось общее дело, и вечера ее стали не столь одиноки. Несмотря на утверждения Женевьевы, что она не мастер учить, юноша оказался на редкость способным и усердным, и дела шли прекрасно. Скоро он уже читал мудрые высказывания Бена Франклина и изучал правила языка по словарю Дилворта, взятому у преподобного Карстерса. Даже днем, во время обеда в тени деревьев, Женевьева частенько подбирала какую-нибудь палочку и заставляла Калвина писать в пыли буквы.

Увидев, что сын научился читать, Мимси достала потрепанную Библию, когда-то принадлежавшую ее госпоже в Гринлифе. Теперь она уже не поглядывала искоса на новое занятие Калвина, а с удовольствием слушала, как он читает Писание.

Однако Калвин не проявлял особого интереса к Библии. Когда же Лютер Квейд принес ему книгу Сьюэлла «Как продали Джозефа» – трактат против рабства, – Женевьева поразилась, насколько сильной оказалась реакция юноши. Она изумилась еще больше, когда он начал высказывать свои собственные идеи против рабства. Безусловно, подобные мысли восстановили бы против него всех рабовладельцев округа Олбимарл, если бы они услышали его. Но Женевьева ни разу не прервала опасные речи юноши.

Однажды вечером, в конце августа, слушая, как Калвин читает трактат Джонатана Эдвардса о свободе воли, Женевьева обнаружила, что с трудом может сосредоточиться на занятиях. Несмотря на то, что у Калвина был глубокий музыкальный голос, и читал он все уверенней, внутри девушки появилось какое-то беспокойство, которое не позволяло наслаждаться, слушая его.

Временами Женевьеву целиком захватывала смутная боль одиночества, хотя она и пыталась убедить себя в том, что это абсурдно. Ведь у нее есть ферма, Гринлифы. И все-таки…

Калвин остановился перед незнакомым словом и поднял глаза, ожидая, что Женевьева, как всегда, подскажет ему, но девушка сидела молча, с задумчивым лицом.

– Миссис Калпепер?

Женевьева вздрогнула:

– Что, Кэл? А, слово?

– Наверное, пора заканчивать на сегодня?

– Да? Ну, хорошо. Передавай всем спокойной ночи.

Юноша кивнул, положил книгу на полку и медленно направился к двери. Думая, что Калвин ушел, Женевьева облокотилась на подоконник и выглянула на улицу в незастекленное окно. Лютер Квейд уже давно принес кусок стекла, но девушка никак не могла собраться попросить Джошуа вставить его в раму. Стекло потребуется зимой, когда с гор задует ледяной ветер, а сейчас, в разгаре лета, Женевьева наслаждалась мягким ветерком, залетающим в комнату.

Ее взгляд упал на дом Гринлифов. В одной стене Джошуа сделал окно, и девушка могла видеть, что происходит внутри. Вот пробежала маленькая Роза, затем появился Джошуа и заключил Мимси в объятия. Женевьеве стало неудобно, что она подсматривает. Девушка отвернулась, поборов незваный приступ одиночества, и неожиданно оказалась лицом к лицу с Калвином.

Чувствуя, что краснеет, Женевьева смущенно произнесла:

– Я думала, ты ушел.

Странно, но и сам Калвин словно был не в своей тарелке. И это при его-то самоуверенности!

– Я просто подумал, как здесь должно быть плохо и одиноко ночью, миссис Калпе… Женевьева.

Она улыбнулась:

– Так и есть, Кэл. Но я не против тишины, нет. Однако он видел, с какой тоской она смотрела в окно, и знал, что это неправда.

Женевьева заставила себя рассмеяться:

– Если откровенно, я иногда боюсь ночи. Особенно, когда воют волки. Тогда я чувствую себя отрезанной от всего мира и совершенно одинокой.

– Вам нужно просто снова выйти замуж, Женевьева. В семье вы никогда не будете одинокой.

– Но вы и есть моя семья, Кэл, – ты, твои родители и сестры. Я не могу представить, что может быть лучше.

– Это совсем не то, – настаивал юноша. – Человеку нужно нечто большее.

С этими словами Калвин приблизился вплотную к Женевьеве и заключил девушку в объятия, жадно приникнув к ее губам. Все это произошло настолько неожиданно, что Женевьева ничего не успела сделать. Но уже в следующее мгновение она уперлась руками в грудь Калвина, пытаясь оттолкнуть его.

– Кэл!

В глазах Калвина горел мятежный огонь.

– Я уже не мальчик, Женевьева. Мне столько же лет, сколько и тебе. Я многое знаю о женщинах. Даже о тебе мне известно такое, о чем ты и сама не подозреваешь.

Женевьева отшатнулась. Нет, она не испугалась, но была глубоко разочарована. Этим объятием Калвин разрушил ту дружбу, которая росла между ними все лето.

– Тебе ведь не хочется этого по-настоящему, Калвин. Вспомни, что ты читал у матери в Библии: «Краденная вода сладка, и хлеб, съеденный тайно, вкусен».

Очевидно, Женевьева напрасно произнесла эти слова, потому что глаза Калвина неожиданно стали жесткими и замерцали, как эбонитовое дерево.

– Судя по всему, ты внезапно стала верующей, – фыркнул он и отвернулся. – Очень вовремя. А я-то думал, что ты отличаешься от других и видишь во мне человека, мужчину, а не просто черномазого. Но ты, оказывается, такая же, как все, как рабовладельцы в Дэнсез Медоу.

В его голосе было столько горечи, что Женевьева невольно поморщилась:

– Кэл, ты не прав. Это просто…

Калвин решительно шагнул к двери:

– Спокойной ночи, миссис Калпепер. Спасибо, что научили меня читать. Думаю, что теперь я и сам справлюсь.

С этими словами он исчез в густеющих сумерках.

Это был последний раз, когда Калвин переступал порог дома Женевьевы.

Как только Женевьева въехала в деревню, то сразу поняла: что-то произошло. Она плохо спала ночью, вспоминая разговор с Калвином, поэтому нервы ее были напряжены до предела. Девушка направлялась к торговой пристани, собираясь отправить письма мистеру Ферту и Генри Пигготу, которым писала каждый месяц, сообщая о делах на ферме и умоляя Пиггота немного потерпеть.

Остановив коня и прикрыв рукой глаза от солнца, Женевьева с тревогой вглядывалась в группу людей, толпившихся перед пристанью. Там стояло около дюжины мужчин, одетых в грязные охотничьи рубашки и штаны из оленьей кожи, вооруженных винтовками, ножами и томагавками, что показалось ей очень подозрительным.

Женевьева заметила среди них Рурка и еще одного высокого рыжеволосого мужчину. Она сразу вспомнила его: капитан Джордж Роджерс Кларк. Он уже приезжал в деревню прошлым летом. Присутствие этого военного еще больше усилило тревогу Женевьевы, у нее по телу даже пробежали мурашки. Пришпорив коня, девушка направила его к пристани. При виде незнакомых лошадей Виктор немного испугался. Девушка и сама ощутила ужас и отвращение, уловив запах медвежьего жира и заметив висевшие на некоторых седлах скальпы с жесткими черными волосами.