Летом 1963 г. многих жителей Голливуд-Хиллз, района Лос-Анджелеса, можно было видеть на соседних холмах прибивающими к деревянным доскам яркие куски материи. Окружающий ландшафт был усеян жилыми автоприцепами-кемперами, разрисованными в «хипповском» стиле. Огромная строительная площадка появилась на ранчо Оливера Хаскелла в нескольких милях к северу от города, единственными рабочими на которой, по-видимому, были живописные представители артистической богемы.

Эти талантливые молодые люди могли бы ударно трудиться на соседних предприятиях киноиндустрии, но в то время страна еще не оправилась от страха перед красной угрозой, охватившего ее в 1950-х. Консервативные политики в полной мере воспользовались антикоммунистической истерией, начавшейся в период холодной войны, в результате чего появились черные списки подозреваемых в симпатиях к коммунистам. Эти списки временно поставили крест на карьерах многих работников киноиндустрии. Так, в начале 1960-х многие актеры, бутафоры, костюмеры и представители других творческих профессий оказались в Лос-Анджелесе безработными.

Некоторые из них не видели причин, почему бы не направить свои таланты на реализацию захватывающего нового проекта, возглавляемого детским театральным педагогом Филлис Паттерсон [184]. Паттерсон была известна своей необычной творческой биографией, в которой сочетались и занятия групповой импровизацией, и постановки комедий-фарсов, и работа в передвижных театрах [185]. Ее район Лаурел-Кэньон, расположенный в спальной части Западного Голливуда, серьезно пострадал от недавних увольнений, вызванных очередным витком антикоммунистической кампании, а так как ее творческие мастерские для детей становились все более популярными, то идея использовать учеников для громкого политического демарша начала обретать реальную форму.

К весне Паттерсон разработала концепцию «ярмарки Средневековья», используя имеющийся реквизит и те навыки, которые ее ученики приобрели во время занятий. Она вместе с мужем представила эту концепцию местной радикальной радиостанции, KPFK, как потенциальному сборщику пожертвований [186]. Юристы радиостанции высказали критическое замечание: период Средневековья не был отмечен успехами в борьбе за права человека. Ярмарка была немедленно переименована в фестиваль Ренессанса, чтобы отразить в ней «возрождение» либеральных ценностей.

На волнах KPFK стало распространяться обращение к населению. В результате удалось собрать пять сотен добровольцев из местных жителей, родителей учеников Паттерсон и их безработных коллег, чтобы построить шестьдесят торговых палаток и создать сотни костюмов. Умельцы из числа местных художников были приглашены продавать свою гончарную продукцию и домотканые полотенца. Были отпечатаны сотни плакатов в психоделическом стиле: «Держите путь на веселую ярмарку Ренессанса и майский рынок!»

Жонглеры! Исполнительницы танца живота! Красивые девушки! Рыцари! Шуты! Королева Елизавета! В первый уик-энд ярмарку посетили три тысячи человек. Ко второму году число участников выросло вдвое. Была найдена более просторная площадка. KPFK изменила свой неофициальный слоган на «Ренессанс на радио», и вскоре другие города страны начали организовывать собственные подобные мероприятия.

Ярмарка Ренессанса – уникальный американский феномен, имеющий мало общего со своим европейским прообразом XV в. [187]. Рыцарские поединки, продажа изделий ремесленников, исполнение музыки на арфе и лютне и окружающий ярмарку лесистый пейзаж могут вызвать образ деревенского праздника в веселой старой Англии, но на этом сходства кончаются. Язык участников на 100% американский, хотя иногда и с битловским акцентом. Клоуны и бродячие импровизаторы носят «одеяния», а не исторические наряды. Создатели костюмов скорее стремятся отразить в них характер и другие качества изображаемых персонажей, чем соблюсти историческую точность. Можно сказать, что копченые ножки индейки, которые стали синонимом полувековой истории ярмарок Ренессанса, взяты у птицы не просто Нового, но чрезвычайно Нового Света [188].

Целью первых ярмарок Ренессанса не было точное воспроизведение прошлого, хотя Паттерсон, безусловно, пыталась придать концепции не только политическое звучание. Сообщество, к которому преимущественно обращались первые ярмарки, состояло не из ученых-историков. Оно состояло из бунтарей.

Кому-то может показаться преувеличенным заявление о том, что ярмарки Ренессанса сформировали дух 1960-х, но эти ярмарки, безусловно, сильно на него повлияли. Для местного нонконформистского сообщества они были шансом на какое-то время вырваться из враждебного ему мира. На территории ярмарки бунтари могли смешаться с другими себе подобными, носить необычные костюмы и осваивать новые формы сексуальных отношений, профессиональной самореализации и потребления наркотиков. Яркие краски и громкая музыка, возбуждающие танцы и скандально известные вечеринки, которыми завершались ярмарки, стали убежищем для носителей контркультуры. За воротами ярмарки длинные волосы и бороды могли вызывать недоверие и даже стать причиной ареста. На территории ярмарки они могли сделать любого Робин Гудом.

Именно на этих ярмарках мужчины стали появляться в узких бархатных брюках и в рубашках свободного покроя с яркими цветными пятнами. Вскоре такие исполнители, как Джимми Хендрикс, стали носить пиджаки из золотой парчи и пояса и банты из красного шелка. Для женщин ярмарочные версии ренессансной одежды часто предполагали отказ от ношения бюстгальтеров, что позволяло подчеркнуть свою сексуальность и ощутить невиданную ранее физическую свободу [189]. Корсеты и мягкие ткани ренессансной одежды подходили женщинам с гораздо более разнообразными телесными формами, чем те, которые можно было встретить в 1960-х на страницах журнала Vogue. Как заявила Дженна Дон в интервью, данном летописцу ярмарок Рашели Ли Рубин: «Это было пьянящее ощущение – я впервые стала привлекать внимание мужчин! ‹…› Это было настоящее пробуждение. Отчасти оно меня спасло» [190]. В статье, появившейся в 1996 г. в журнале Spin (за подписью популярного автора Элизабет Гилберт), об этом рассказывалось более откровенно. Одна постоянная участница ярмарок признавалась: «Я толстая. Я очень страдаю от недостатка самоуважения. Но, когда я надеваю этот костюм, то буквально расцветаю» [191]. Когда-то очень давно нагота не была чем-то необычным.