Центральным догматом кальвинизма был догмат о том, что все человечество делится на «избранных» и «прочих». Это очень похоже на центральный догмат иудаизма о делении человечества на «евреев» (они же — «избранные») и «всех остальных». Евреем нельзя стать в результате тех или иных заслуг в земной жизни, евреем рождаются. И тут уже ничего нельзя изменить. То же самое мы видим в кальвинизме: «избранным» нельзя стать в земной жизни. «Избранность» предопределена «свыше», «избранным» человек уже рождается. Но никаких внешних признаков «избранности» ни на теле человека, ни в его умственных или духовных способностях обнаружить нельзя. Этот признак «избранности» лежит вне самого человека и заключается в принадлежащем ему богатстве.

Религиозный адепт кальвинизма всю свою сознательную жизнь мучается одним лишь вопросом: «Я «избранный» или нет?» Но он мучает не только свою душу, но также свое тело. Он живет на пределе своих физических и психических сил, добывая и приумножая свое богатство, пытаясь через это богатство доказать себе и окружающим, что он — «избранный». Фанатическая страсть накопления капитала — на самом деле не «материальная», а «духовная», религиозная страсть. Она отодвигает на задний план все другие страсти, в том числе страсть к материальным, чувственным удовольствиям.

Впрочем, религиозно-мистическое восприятие богатства — феномен, присущий не только протестантскому сознанию, но и другим религиям. Вероятно, протестантизм в своем понимании и восприятии богатства и бедности заимствовал многое из древнего язычества. А скорее всего, из Ветхого завета, в котором богатство было знаком благосклонного отношения Бога к человеку. Например, в книге Екклесиаста говорится: «Умножь имущество, умножь и потребляй», а чуть ниже добавляется: «И если какому человеку Бог дал богатство и имущество, и дал ему власть пользоваться от них и брать свою долю и наслаждаться от трудов своих, то это дар Божий»[103].

Вот что пишет протоиерей Андрей Ткачев: «Богатство — явление мистическое. В древние времена люди считали, что богатство — это явный признак богоугождения. Для того чтобы определить, кто грешен, а кто праведен, люди пользовались очень простыми критериями. Дети есть? — Есть. — Верблюды есть? — Есть. — Ослы есть? — Есть. — Ты праведник. Бог тебя наградил. Другого спрашивают: дети есть? — Нет. — Ослы есть? — Один. — Верблюды есть? — Сдох последний. — Дом есть? — Вот, перекосился. — Значит, ты грешник. А как иначе определять? Люди были простые, все было «дешево и сердито». В чем-то они были правы, но в основном ошибались. Потому что мыто теперь знаем, что можно быть праведным и больным. Праведным и бедным. Праведным и одиноким. А можно быть неправедным и богатым. Неправедным и многодетным. Все это теперь бывает, мы это знаем»[104].

Сегодня, конечно, протестантизм уже не тот. В нем нет прежнего мистического трепета и преклонения перед богатством. Восприятие богатства огрубело, стало более материалистическим. Впрочем, и такое отношение к богатству все равно не перестает быть религиозным.

Современный протестантский капиталист в своей повседневной жизни руководствуется лишь земными интересами. Фактически бессмертия души для него не существует; в лучшем случае он может на эту тему пофилософствовать, но для него «рай» и «ад» — лишь красивая сказка, метафора. Наличие капитала для него — «билет», который дает право на вход в «земной рай», а цифра, определяющая величину этого капитала, указывает на то, в каком «сегменте» этого «земного рая» может находиться предъявитель «билета». Несколько веков назад было несколько иначе: наличие капитала рассматривалось в качестве «билета», дающего право на вход в «небесный рай»; величина капитала определяла, в каком «сегменте» или «ярусе» «небесного рая» окажется предъявитель «билета».

Конечно, в современной капиталистической деятельности религиозная мотивация человека сохраняется, но она уходит в сферу «подсознательного». Вот что пишет по этому поводу Ю. Бородай: «В соответствии с протестантской установкой, чтобы определить уровень нравственного достоинства, в США достаточно спросить: сколько стоит этот человек? Нам, православным, невдомек, что этот главный в США вопрос имеет не столько прагматическую, сколько глубоко религиозную значимость»[105].

В недрах кальвинизма (и протестантизма в целом) постепенно складывается система знаний и правил экономии (рационального использования) всех ресурсов, включая время для достижения максимального денежного результата — прибыли. Наиболее законченный вид эта система обрела в рамках течения, называемого методизм (что-то вроде секты внутри протестантизма[106]). Позже система этих знаний и правил (наподобие детальных предписаний всех сторон жизни человека в иудаизме) обрела статус «экономической науки».

По мере развития капитализма даже «протестантская этика» становилась тормозом для такого развития. Перед протестантскими теологами и философами была поставлена непростая задача: полностью освободить носителя «духа капитализма» от каких-либо этических и религиозных оков при сохранении его формальной принадлежности к протестантизму. Выход был найден путем новаторского переосмысления понятия «естественное право»[107]. Таким «переосмыслением» занимались немецкий юрист и теоретик права Иоганн Алтузия (1557—1638) и голландский юрист, основоположник международного права Гуго Гроций (1583—1654). В сфере социально-экономических и политических отношений, по мнению Г. Гроция, главным ориентиром для принятия решений и оценки поступков человека должны выступать не нравственные и религиозные нормы (справедливость, любовь, помощь ближнему, сострадание, сотрудничество и т. п.), а «целесообразность» и «польза» — высшие императивы «естественного права». При этом в сфере общественных отношений провозглашается еще один императив: «свобода человека». Что это за «свобода»?