Но вдруг он перестал смеяться и сказал с недоумением:

— Ну да, моя. А что?

Тут я на некоторое время онемела. Похоже было, что в этом мире что-то незаметно перевернулось и полюса поменялись местами. Но эта информация не вмещалась в мой мозг, и так уже перенасыщенный впечатлениями. И я только невежливо вытаращила глаза. Выручил Жора, который вдруг хлопнул в ладоши, устанавливая тишину, и объявил:

— У меня предложение!

После чего неожиданно взял меня за руку и вывел на середину комнаты, хотя в такой тесноте это было скорее символическое понятие. Потом, силой усадив троих на диван и таким образом отвоевав еще немного пространства, церемонно опустился на одно колено и картинно приложился к моей руке (я с запоздалой тревогой вспомнила о своем маникюре).

— Думаю, что, как главный редактор журнала, я выражу общее мнение, — продолжил он после этой процедуры, вновь выпрямившись и оглядывая всех с высоты своего природного роста, — сегодня, прежде чем покинуть нашу очаровательную хозяйку, мы предлагаем ей вступить в ряды членов редколлегии нашего «Цеха»!

— Мне? Но как же… в качестве кого же… — забормотала я.

— Серьезный подход! — одобрительно заметил он. — Есть вакантные должности: замредакора, помкорректора и внештатной почетной читательницы! — С этими словами он извлек из кармана — о позор! — мои пожелтевшие странички из «Техники — молодежи», кое-как сшитые оранжевой ниткой! А из другого — кто бы ожидал?! — «Премьеру полета» без обложки!

И они, увидев все это, вдруг принялись бешено аплодировать! Как прима-балерине за сольную вариацию!

Галушко же протолкался ко мне и, схватив за плечи своими медвежьими лапами, — я и вздохнуть не успела, что называется, «прохожий охнуть не успел, как на него медведь насел», — впился губами мне прямо в губы.

То есть это мне сначала так от неожиданности показалось — «впился». А на самом деле его губы не пытались совершить никакого насилия над моими. Он просто прижался к ним так бережно, так осторожно, и замер, как будто боялся спугнуть что-то невидимое. И я тоже замерла, как будто переняв этот его испуг. И это нежное оцепенение все длилось, длилось…

Потом он осторожно отстранился, и я тоже отстранилась. Он, мне показалось, посмотрел на меня с каким-то ожиданием. Но я опять онемела в потрясении. Эти губы не могли произносить гадости! В мире опять что-то кардинально изменилось (такой уж, видно, выдался день), но я уже даже не пыталась понять, что именно.

— Дорогие гости. Не пора ли начинать заметать следы? Например, расставить мебель по местам? — раздался в тишине четкий и невозмутимый голос Томика.

Среди ночи я проснулась от непривычного ощущения.

Я не сразу догадалась, что это — счастье.

Но по-другому никак нельзя было определить состояние, когда ничего не хотелось. Это было совершенно другое ничего-не-хотение, чем совсем недавно! Тело не лежало, а сладко покоилось в кровати. (Так вот он, истинный смысл этого архаического глагола!) Оно, впрочем, способно было с легкостью вскочить и заняться чем-нибудь невероятным, вроде упражнений по системе «идеальная фигура за двенадцать минут в день» или даже воспроизведения движений танца ламбада, поскольку музыка ламбады пробудилась, казалось, одновременно со мной. Вскоре, впрочем, она стихла, оттесненная не менее чарующими звуками человеческих голосов: «Не говоря уже о том, какая это женщина!», «Ну да, моя книга… А что?» и «Главное — душа!»

Возможно, именно поток этих волшебных звуков подхватил меня и, подняв с кровати, плавно перенес в кухню. Оказалось, что мои гости оставили в квартире свои тени! И эти тени, весьма живые и красочные, поминутно выглядывали из углов, подмигивали из зеркал и всячески оказывали мне знаки внимания. И так продолжалось во все время, пока жаждущее гармонии тело совершило буквально несколько движений — и посуда оказалась перемытой, а стулья — расставленными по местам. Действия эти ничуть не утомили меня, но постепенно вновь обратили мои мысли к прелести ПОКОЯ, и под аккомпанемент ласкающих голосов я переместилась обратно в кровать. Тут обнаружилось, что за окном сереет — это начинался рассвет. Мне захотелось немедленно приблизиться к окну, дабы встретить его под звуки внутренней музыки, но мои ноги уже ПОКОИЛИСЬ так прочно, что увлекли за собой и все остальное тело…

Последней отчетливой мыслью в моей сонной голове было почему-то — «Какие добрые все люди и животные!» Кажется, это была цитата. Но откуда она взялась, вспоминать уже не было сил… да и смысла…

На работу я опоздала на два часа.

Однако похоже было, что на эти два часа библиотеку заколдовал добрый волшебник.

Ни одна живая душа не заподозрила моего отсутствия. Ни одному из шестидесяти восьми членов педагогического коллектива не понадобились с утра ни материал для доклада, ни поурочное планирование на второе полугодие. Никакая комиссия не явилась в библиотеку с проверкой учета посещаемости библиотеки либо соответствия картотеки последним стандартам. И даже всевидящая завуч не прислала за мной верную Анечку, дабы трепетным голосом сообщить мне, сколько разумного, доброго и вечного недосеяла я за это время на ниве просвещения. Так что, достигнув наконец рабочего места, я могла безнаказанно принять вид поглощенного работой человека, сосредоточенно размышляющего о чем-то над раскрытым рабочим блокнотом.

Однако, заглянув в этот блокнот, посторонний человек, пожалуй, немало удивился бы.

Ибо этой ночью случилось еще одно замечательное превращение.

В голову мне вдруг полезли один за другим сюжеты для произведений!

В полном согласии со словами Жоры они смотрели буквально из-за каждого угла. И я еле успела кое-как записать два первых сюжета.

Но больше всего меня поразило вот что: оба они почему-то были связаны с троллейбусами!

Например, первый сюжет: женщина едет в троллейбусе и вдруг обнаруживает, что забыла, сколько ей лет. Точнее, она обнаруживает, что ясно, во всех подробностях помнит, как однажды, вот совсем недавно, буквально на днях, она ехала в этом же троллейбусе, по этому же самому маршруту девочкой-подростком — помнит свое платье, сшитое ею самой на уроках труда, и плетеные белые босоножки, помнит, как троллейбус резко затормозил на повороте перед кинотеатром и кондуктор знакомым зычным голосом закричала: «А кто у нас там заходил на первой площадке?!» Не помнит она одного — что с нею было во все последующие годы. (Тут хорошо бы углубиться ретроспективно в жизнь героини и довести до сведения, каким именно образом героиня дошла до такой амнезии: например, ее довел до этого муж-тиран или же сживает со свету змея-соседка, а может быть, поручили на работе ответственное задание типа «сделай-то-не-знаю-что»).

Женщина, конечно, приходит в ужас, берет талончик к участковому невропатологу и, невзирая на то что диплом у того куплен в коммерческом вузе, все-таки умудряется через полгода интенсивного лечения восстановить в памяти облик законного супруга-алкоголика, взрослого сына-лоботряса и своей начальницы. Но тут возникает новая проблема: теперь женщина не может взять в толк, как все эти годы жила с этими ужасными людьми и выполняла эту нудную работу. Не в силах смириться с этим, она в конце концов высказывает начальнице все, что о ней думает, разводится с мужем и начинает новую жизнь.