— Мир сему дому! — проговорил гонец, сняв шапку и отвесив поклон князю Пожарскому.

Афанасий запалил лучину, комната с низким потолком озарилась рыжеватым светом. Запахло свежим снегом и сосновой смолой.

— Ба! Да это же мой старый знакомый! — усмехнулся Пожарский, повернувшись к гонцу. — Доброго здоровья тебе, Степан Юрьевич! Каким же ветром тебя занесло к нам?

Перед ним стоял стрелецкий полковник Степан Горбатов.

— Недобрым ветром пригнало меня сюда, князь, — ответил Горбатов, снимая с себя пояс с саблей, сбрасывая с плеч полушубок. — Однако с наиважнейшими вестями приехал я к тебе, Дмитрий Михайлович.

— Что ж, тогда садись к столу, друже, — сказал Пожарский, утираясь полотенцем. — В ногах правды нету.

— Спутников моих тоже надо бы куда-нибудь в тепло пристроить, князь, — промолвил Горбатов, усаживаясь на табурет возле стола, застеленного белой скатертью. — Они со мной от самой Москвы почти без передыху скакали. Вымотались, одно слово.

— Об этом не беспокойся, Степан Юрьевич, — отозвался из-за печи Пожарский. — Сейчас Афоня накормит твоих сотоварищей и спать уложит. У меня в избе места много. Афоня и коней ваших в стойла сведет, овса им задаст. Эй, Афоня, слыхал, что я говорю?

— Слыхал, батюшка-князь, — прозвучал голос стремянного из соседней комнаты. — Как не слыхать!

— Так, чего же ты там копаешься? — голос Пожарского налился строгостью. — Ступай живее! Люди и кони устали с дороги.

Выставив на стол жбан с медовухой, хлеб и порезанное сало, Афанасий удалился во двор.

Пожарский вышел из-за печи тщательно причесанный, облаченный в голубые атласные порты, заправленные в красные сапоги, в белом кафтане из толстого сукна.

— Выпьем, что ли, за встречу, князь, — сказал Горбатов, наполнив медовухой две чаши. — Как-никак, пять месяцев не виделись. Помнишь, как я звал тебя с собой в Москву? А ты ни в какую!

— Ты же не на блины меня звал, друже, — заметил Пожарский, садясь за стол напротив Горбатова. — Ты хотел вовлечь меня в заговор против Василия Шуйского, а я в таких делах не участвую.

— Слава богу, Шуйский слетел с трона, как петушок ощипанный, — вымолвил Горбатов, опрокинув в рот хмельное питье и крякнув от удовольствия. — И мне, князь, довелось в этом деле поучаствовать. Клянусь святым распятием, Шуйский долго будет помнить последнюю встречу со мной! — При этих словах Горбатов злорадно ухмыльнулся.

— Рад за тебя, полковник, — самым обычным тоном произнес Пожарский, осушив свой кубок. — Ты добился, чего хотел.

— Не скажи, князь. Не скажи! — возразил Горбатов, закусывая хлебом и салом. — Вместо низложенного Шуйского на трон должен был взойти Василий Голицын, но этого не случилось.

— Почему же? — Пожарский посмотрел в глаза Горбатову. Он знал о низложении Шуйского, о приходе к власти Семибоярщины, о разладах между знатью и народом. Однако ему было непонятно, что помешало боярам на этот раз договориться между собой. Находясь вдали от столицы, Пожарский не мог знать всех подробностей случившегося в Москве переворота, всех закулисных интриг и ссор среди боярства. Князь томился, не зная ответов на мучившие его вопросы. Он был очень рад в душе, что наконец-то к нему прибыл человек, ставший свидетелем последних московских событий.

Степан Горбатов в полной мере удовлетворил любопытство князя Пожарского, со свойственной ему прямотой ругая спесивых и алчных бояр, которые пригласили на московский трон польского королевича, нарушив соглашение, принятое на Земском соборе и одобренное патриархом.

— На Земском соборе было решено призвать в Москву представителей от всех русских земель и городов, дабы сообща избрать государя, — молвил Горбатов, попутно успевая прикладываться к чаше с медовухой. — Это постановление было одобрено Думой, знатью, священниками и народом. Благо, у нас в Москве есть из кого выбирать! На время, покуда в Москву съедутся люди со всей Руси, высшую власть отдали в руки семерым боярам-блюстителям. И вот, эти бояре-блюстители — кол им в глотку! — ни с того ни с сего заключили договор с Сигизмундом о передаче московского трона его сыну.

Для Горбатова самым неприятным и непонятным в этом деле было то, что под этим договором подписался Василий Голицын, у которого имелось больше всего возможностей самому занять трон, когда будут закончены сборы нового Земского собрания. Горбатов симпатизировал Василию Голицыну, который был смелым человеком и способным полководцем.

Князь Пожарский был возмущен намерением бояр-блюстителей поставить самодержцем Руси польского королевича, отец которого осаждает Смоленск, ведя открытую войну с Московским государством.

— Как это понимать? Что двигало боярами, когда они заключали с Сигизмундом этот нелепый и предательский договор? — вопрошал Пожарский, обращаясь к Горбатову. — Неужели эти люди всерьез верят в то, что русский народ признает сына Сигизмунда своим истинным государем? Такую бессмыслицу не придумаешь и спьяну!

Горбатов признался Пожарскому, что и он сам пребывает в таком же расстройстве и возмущении от всех действий Семибоярщины.

— Я ведь опять прибыл к тебе, князь, чтобы попытаться вовлечь тебя в новый заговор, — сказал полковник с виноватым вздохом. — Я подумал, что ты, как честный человек, не станешь безвольно терпеть творящиеся в нашем отечестве безобразия.

— Против кого затевается заговор на сей раз? — поинтересовался Пожарский.

— Против бояр-блюстителей и всей продажной своры их прихлебателей, впустивших поляков в столицу, — ответил Горбатов со стальным блеском в глазах. — Мне ведомо, князь, что ты наперекор воле Семибоярщины отказался приводить к присяге Владиславу жителей Зарайска.

— Я еще разумом не тронулся, полковник, — мрачно обронил Пожарский. — Кучка бояр-изменников желает надеть на Русь польский хомут и надеется, что это сойдет им с рук. Не сойдет! Никогда русские не гнулись перед поляками. Никогда!

— Я ведь не от своего имени приехал звать тебя к оружию против бояр-изменников, князь, — помолчав, промолвил Горбатов. Сунув руку за отворот кафтана, он вынул из-за пазухи сложенный вчетверо плотный лист бумаги. — Вот, князь. Прочти.

Пожарский взял письмо и развернул его, придвинувшись к зажженной свече. Увидев на письме личную печать патриарха Гермогена, Пожарский слегка вздрогнул, его взволнованный взгляд метнулся к Горбатову. Тот молча и со значением покивал головой, выразительно выгнув крутую бровь. Мол, не зря же я гнал коня сюда из Москвы в метель и стужу!

В руках у Пожарского было письменное воззвание патриарха, заголовок которого гласил: «Ко всем честным русским людям, кои душой и сердцем радеют о своем Отечестве и не желают быть в рабстве у латинян, обращаюсь я — Гермоген, предстоятель и верховный пастырь Русской православной церкви!»

Далее Гермоген писал, что пришла пора всем и каждому браться за оружие, дабы изгнать из Москвы польское войско и бояр, подписавших предательский договор с Сигизмундом. Всякий русский человек, знатный и простолюдин, должен прочитать это воззвание и передать его другому такому же патриоту, как и он сам. Всех жителей сел и городов на Руси Гермоген своею властью патриарха освобождает от присяги Владиславу, сыну Сигизмунда.