«Из державцев земли Русской, — писал Гермоген, — бояре стали ее губителями, променяли свое государское прирождение на постыдное рабское служение врагу; совсем наши бояре-блюстители оглупели, а нас всех выдали латинянам. Мужайтесь и вооружайтесь, люди добрые, совет меж собою чините, как вернее врагов одолеть. Время подвига пришло! Польский королевич навязан нам силой, он несет разлад и гибель Руси, надо избрать себе царя свободно и от рода русского!»

После прочтения воззвания Гермогена князь Пожарский несколько мгновений сидел молча, с плотно сжатыми губами, в глубокой задумчивости. По его лицу было видно, что прочитанное не оставило его равнодушным.

— Почто патриарх указывает в своем послании, что он шлет это письмо русским людям из своего заточения? — обратился Пожарский к Горбатову, возвращая ему воззвание Гермогена.

— Поляки и их прихвостни-бояре не смогли заставить Гермогена подписать договор о передаче трона Владиславу, — ответил Горбатов, вновь пряча письмо за пазуху. — Так эти злыдни заперли патриарха на подворье Кирилло-Белозерского монастыря в Кремле. Низложить Гермогена с патриаршей кафедры может только Соборный суд из высших священников, у бояр-блюстителей на это нет полномочий. На время заточения Гермогена управление делами Церкви Дума передала архиепископу Арсению, который послушно выполняет все повеления бояр-блюстителей.

— Я готов выступить с оружием в руках против поляков и бояр-изменников, — твердо промолвил Пожарский, глядя в глаза Горбатову. — Но у меня мало войска. Тебе, полковник, нужно показать послание патриарха воеводам, земским старостам и мирским собраниям в других городах. Лишь собравшись в единую рать, такие, как ты и я, смогут взять верх над поляками и освободить Москву.

— Это я и собираюсь сделать, князь, — сказал Горбатов, не скрывая радости от того, что он не зря приехал в Зарайск. — Отсюда я поскачу в Рязань, а затем в Муром и Нижний Новгород. Бог даст, доберусь до Владимира и Суздаля. Я ведь обещал патриарху быть его вестником, покуда не соберется православная рать для избавления Руси от свалившихся на нее врагов и измен.

— Будь осторожен, Степан, — предостерег полковника Пожарский. — Бояре-блюстители тоже небось не сидят сложа руки, но рассылают повсюду своих верных людишек, которые мигом свернут тебе шею, если ты угодишь к ним в руки. Как тебе вообще удалось пробраться в заточение к Гермогену? — изумленно добавил Пожарский. — Как тебе удалось выбраться из Кремля с таким опасным письмом?

— Под моим началом была стрелецкая стража, приставленная к Гермогену, — хитро усмехнулся Горбатов. — Я мог свободно приходить к патриарху днем и ночью под видом проверки караулов. Гермоген — проницательный человек, поэтому он сразу распознал во мне друга и единомышленника. Гермоген попросил, чтобы я незаметно принес ему бумагу, перо и чернила. В моем присутствии Гермоген написал это воззвание, велев мне обнародовать его.

— Ты отважный человек, Степан, — с уважением в голосе произнес Пожарский. — Если Русь и одолеет все свалившиеся на нее невзгоды, то благодаря таким беззаветным смельчакам, как ты…

— И таким решительным и честным людям, как ты, князь, — в тон Пожарскому добавил Степан Горбатов. — Я ведь не зря первым делом поехал к тебе в Зарайск. Ты, князь, умеешь правду от кривды отличать, на интриги не размениваешься, к подлости не способен, тем паче к предательству. Долг и честь для тебя дороже власти и злата. Таких людей в наше время мало.

— Не думаю, полковник, что мало честных людей на Руси, — возразил Пожарский. — Коль поискать, то немало их сыщется по городам и весям. А незаметны они потому, что ходят не в парче и мехах и живут не в теремах высоких…

С той поры как Рязань вошла в состав Московского государства, почти все местное боярство перебралось на жительство в Москву, стремясь занять место повыше подле трона московского государя. Рязань наряду с прочими приокскими городами служила порубежным заслоном для Руси со стороны южных степей. По этой причине в Рязани было самое опытное в военном деле дворянство, которое обладало здесь такой же властью, какой располагало боярство в столице.

Среди рязанских дворян выделялся умом и отвагой Прокопий Ляпунов, к мнению которого неизменно прислушивались местные рязанские власти и любой мирской сход. Прокопий Ляпунов и его родня пользовались покровительством князей Голицыных, поэтому в заговоре против Василия Шуйского участвовали и многие рязанские дворяне, отправленные в Москву Ляпуновым. Действуя по сговору с князьями Голицыными, Прокопий Ляпунов привел к присяге Владиславу, сыну Сигизмунда, население Рязани. Брат Прокопия Ляпунова Захар все время находился в Москве, участвуя в низложении Шуйского и в заседаниях Земского собора, где шли споры о выборах нового царя. Когда к власти в Москве пришла Семибоярщина, заключившая договор с Сигизмундом, то Захар Ляпунов отправился вместе с Василием Голицыным и прочими московскими послами в лагерь польского короля под Смоленском. Пробыв в польском стане почти три месяца, Захар Ляпунов при первой же возможности сбежал оттуда. Приехав в Рязань, Захар Ляпунов рассказал своему старшему брату Прокопию о всех злоключениях русского посольства в лагере поляков.

Король Сигизмунд не только не подписал согласованный с Жолкевским московский договор, он попытался навязать послам новое соглашение, где было указано, что Смоленск и часть Черниговских земель должны отойти к Польше, что московский трон Сигизмунд займет вместе со своим сыном Владиславом, который не станет переходить из католичества в православие. Поскольку послы во главе с Филаретом Романовым и Василием Голицыным наотрез отказались подписывать новый договор, всех их волею Сигизмунда взяли в заложники, а текст нового соглашения поляки отправили в Москву на согласование и утверждение его боярами-блюстителями.

Возмущенный наглостью польского короля, Прокопий Ляпунов обратился с личным письмом к московской Семибоярщине. Он настаивал на том, что всякие переговоры с Сигизмундом должны быть прекращены, покуда не будут отпущены на волю московские послы. Решительный по натуре Прокопий Ляпунов советовал боярам-блюстителям выдвинуть Сигизмунду ультиматум. Пусть Сигизмунд отступит от Смоленска и выпустит на свободу московское посольство, иначе полетят головы польских военачальников, с недавних пор разместившихся в Кремле со своими отрядами.

Федор Мстиславский и его сообщники в Думе попытались в своем ответном письме урезонить Прокопия Ляпунова, уверяя его, что новое соглашение с Сигизмундом они ни за что не подпишут. Мол, гетман Жолкевский уже выехал в стан Сигизмунда, чтобы убедить польского короля подписать старый московский договор. Жолкевский имеет влияние на Сигизмунда, писали бояре Ляпунову, поэтому он сумеет отговорить короля от его новых, явно завышенных требований. Дело это трудное и долгое, а посему нужно набраться терпения. «Терпение есть одна из высших добродетелей для христианина, — нравоучали бояре Ляпунова в своем письме. — Христос терпел и нам велел…»

Узнав об очередном штурме Смоленска польским войском, Прокопий Ляпунов бросил открытый вызов Семибоярщине. Он прислал в Москву новое послание к боярам, составленное на этот раз в самых суровых выражениях. Прокопий Ляпунов обвинял Сигизмунда в двуличности и нарушении изначального договора, грозил боярам-блюстителям, что немедленно сам двинется походом на Москву ради освобождения православной столицы от иноверных латинян.