Предложения депутата Алейникова не нашли заметной поддержки, а в ходе пятьдесят восьмого заседания Уложенной комиссии, которое состоялось 9 ноября 1767 года, с возражениями и критикой хоперского депутата выступил представитель донского казачества Никифор Сулин. Вот его речь:

«Господин депутат Алейников в мнении своем, между прочим, написал, чтобы у войскового атамана, старшин и казаков нерегулярных казацких войск купленных ими в прежнее время дворовых людей и крестьян отписать на ее императорское величество и впредь никому крестьян не покупать, более всего по той причине, что будто бы от поселения тех крестьян на казачьих землях казаки будут претерпевать немалые озлобления, и что эти крестьяне от нестерпимой нужды делают побеги, собираются большими и малыми воровскими партиями и производят во многих местах разного звания людям, с неимоверной наглостью и зверством, грабительство и разбои. Когда же помянутые крестьяне на ее императорское величество отписаны будут, то все эти опасные приключения, как рассуждает депутат Алейников, прекратятся во всем государстве.

На сие объясняю, что хотя в Донском Войске, как вероятно и в прочих нерегулярных казацких войсках, и имеется небольшое число купленных великороссийских дворовых людей и крестьян обоего пола, ибо, по случаю командировок для службы и для других важных дел и долговременной от дома отлучки, в этих людях и крестьянах настоит крайняя потребность для домашней службы и хозяйства. Но от них казакам ни малейшего притеснения, нужды и озлобления не бывает, потому что они по большей части находятся в домашних услугах. Равным образом нет и того, чтобы в Донском Войске упомянутые крестьяне, по побеге, где-либо собирались большими и малыми воровскими партиями и производили воровства, грабительства, разбои и другие злые дела. Об этом поныне в войсковой канцелярии вовсе ничего неизвестно, да и впредь от того Боже сохрани! Если же господин депутат Алейников знает, что такие зловредные для общества поступки где-либо действительно происходили, то он должен немедленно с ясностью это доказать, для принятия мер для искоренения такого зла.

Посему нижайше прошу почтеннейшее господ депутатов собрание, чтобы при составляемом ныне законоположении, из особливого высочайшего ее императорского величества милосердия, на всех верноподданных изливаемого, за верные и ревностные службы, как Донского Войска, так и прочих нерегулярных казацких войск, дозволено было войсковым атаманам и старшинам, по крайне необходимой нужде, за неимением у них собственных служителей для домашних услуг и работ, покупать дворовых людей и крестьян небольшое количество, как будет заблагорассуждено, с платежом за них указной подати, и это внести в закон, дабы помянутые войсковые атаманы и старшины, пользуясь таковым правом, могли иметь к службе всегдашнюю исправность и поощрение. Все сие передаю в особливое рассмотрение почтеннейшего собрания господ депутатов». Таким образом, депутат Сулин нисколько не разделял опасений Алейникова. По его мнению, никакой опасности от дозволения казакам покупать крестьян на Дону не существовало. В подтверждение своих слов Сулин говорил, что Дон не знает примеров крестьянских волнений, а значит, и опасность подобного развития событий коллега-депутат Алейников сильно преувеличивает.

Слова Никифора Сулина ласкали слух богатым и влиятельным казакам, которые не желали жить как рядовые казаки-общинники — в постоянной службе, довольствуясь только личной свободой. Традиционная казачья вольность перестала быть идеалом новой казачьей знати. Ее эталоном жизненного уклада стали собственность и материальный достаток, то есть земля и крестьяне.

Выступление донского депутата Сулина поддержали представители других казачьих войск — Сибирского, Терского семейного, Гребенского, Яицкого, Азовского, Волжского, а также саратовские казаки.

По мнению историка Александра Станиславского, в период Смуты и в течение нескольких лет после этого масштабного кризиса в истории российской государственности казачество стремилось стать главной опорой новой династии и лишить этого статуса дворянскую корпорацию. На рубеже XVII–XVIII веков стало ясно, что эта борьба обречена и казаки, а точнее — элитные группировки внутри казачьих социумов, взяли курс на вхождение в дворянское сословие, которое гарантировало потомственные права и привилегии, открывало дорогу к титулам и владению собственностью.

Донская государственная публичная библиотека. Наши дни. Библиотекарь с удивлением разглядывает обложку книги, которую я заказал в хранилище. «Крестьянское движение на Дону в 1820 г.» историка и революционерки Инны Ивановны Игнатович. «Какие еще крестьяне на Дону? — иронично улыбаясь, спрашивает библиотекарь и сама же отвечает: — На Дону казаки!»

Дон — казачья река, здесь жили казаки. Это знает каждый, и получается, что самая многочисленная группа населения Российской империи — крестьяне — не имела отношения к Дону и Донской земле. Странный ошибочный стереотип, который подпитывается современной «казакоманской» мемориальной политикой. В Ростовской области нет ничего, что бы напоминало о большом крестьянском восстании на Дону в 1818–1820 годах, его участниках и смысле их борьбы. Борьбы за свободу.

Как помнит читатель, донское казачество в XVI–XVII веках во многом формировалось из беглых крестьян, которые спасались от насилия землевладельцев и произвола властей. Здесь беглецы обретали свободу, а с ней и новую жизнь, в которой можно было и быстро разбогатеть, и столь же быстро сложить голову в одной из жестоких схваток. «Однако не только возможностями вольной жизни и получения добычи привлекала Донская земля выходцев из Руси, но и благоприятными природными условиями для промыслово-хозяйственной деятельности», — отметил историк Николай Мининков.

Но в XVI — первой половине XVII века казаки почти не занимались земледелием. Причины были вполне объективными: «Для занятия в то время земледелием у них (казаков. — А. У.) не было ни достаточного количества тягловой силы, ни земледельческих орудий для распашки целинных земель, уборки урожая и его обмолота», — писал историк Николай Коршиков. У казаков даже сложилась пословица: «Кормит нас, молодцов, бог: подобно птицам, мы не сеем и не собираем хлеба в житницы, но всегда сыты».

Только в конце XVII столетия земледелие начинает, наряду со скотоводством, составлять основу донской экономики. Несмотря на очевидные выгоды от хлебопашества, многие казаки считали труд земледельца унизительным занятием несвободного человека. Выразителем этой философии являлся атаман Фрол Минаев (?–1700), который грозил казакам-хлеборобам «битьем до смерти и грабежом».

Но времена менялись, а человек, по справедливому замечанию Марка Блока, французского историка и основателя знаменитой Школы «Анналов», больше похож на свое время, чем на своих родителей. Сын Фрола Минаева Василий, который стал донским атаманом в 1717 году, начал заводить многочисленные хутора и селил в них беглых крестьян. Последние вскоре стали крепостными атамана и богатой казацкой верхушки — старшины. Магнаты стали захватывать общинные земли, которыми донцы владели сообща. Земельный захват был известен на Дону как заимка. Владения донской старшины увеличивались и постепенно превращались в латифундии. В XVIII веке все чаще случаются конфликты казаков-общинников с казаками-заимщиками.