Совет Федерации, имеющий репутацию братской могилы политиков, роль которых никому не известна и не ясна, существовал последние годы в фактическом забвении, но в ситуации с украинским кризисом неожиданно проявился и сыграл свою партию. Периодически по мере надобности возникают другие институты, которые затем тихо уходят в тень.

Принято говорить, что Путин отчасти игнорировал украинские события, потому что много времени занимался Олимпиадой. Но нигде в мире Олимпиада не является делом президента страны. Это же не сталинская система, где вождь лично разбирается с тем, нужно ли переносить храм Василия Блаженного и где строить Университет. Тем не менее Путин действительно массу внимания уделял Олимпиаде, это был, как мы уже отметили, фактически его личный проект, и тогда получается, что ему нужно было выбирать между Олимпиадой и Украиной. По общепринятой логике государственного развития это ненормально — мы геополитически проиграли Украину, потому что лидер был занят Олимпиадой. Что мы выиграли этой Олимпиадой — другой вопрос, но Украина, тем не менее, проиграна.

Тут мы подходим к еще одной проблеме: личные симпатии и антипатии, вкусовые предпочтения президента начинают играть роль при выборе приоритетов в политике. Не сложились отношения с Саакашвили — Грузия становится врагом России. Была на каком-то этапе дружба с Бушем — начали развивать взаимодействие с Америкой. Не сложились отношения с Обамой — американское сотрудничество стали сворачивать. То есть все настолько плотно завязано на личные ощущения, что даже для такого очень неглупого политика, каким является Путин, неизбежны ошибки, просчеты и неправильная расстановка акцентов.

Одного из авторов книги всегда поражала простота оценок Путина в разговорах о том, как устроены США. Его представления на этот счет выглядели совершенно советскими, поначалу даже не верилось, что президент так рассуждает. С другой стороны — откуда ему, в принципе, знать больше? Ведь, скорее всего, эта система взглядов сложилась еще в детстве и в юности, и с тех пор практически не претерпела изменений.

Путин хорошо знает и понимает Европу, но из этого не следует, что он автоматически так же хорошо разбирается в американских реалиях. Соответственно, в отношениях с Америкой нужно в идеале опираться на кого-то другого, но когда задаешь вопрос, кто является советником Путина по Америке, все показывают на его кабинет. Спрашиваешь, кто его советник по Украине, — все опять показывают на ту же дверь: «Он сам».

Это лидерская система со всеми ее плюсами и минусами. Президент берет на себя всю ответственность, но при этом, согласно Конституции, власть в России устроена так, что он лично ни за что не отвечает. И в этом отношении система неуязвима. Оппозиция постоянно бьет мимо. Какое дело ни возьми — Путин неизменно оказывается в роли Деда Мороза, который пришел, раздал подарки и уехал. Все остальное — не его забота. Подарок плохо работает? Он сломался? Это вообще не тот подарок? Ну извините, ждите следующего Нового года, когда Дед Мороз на вас обратит внимание.

Для России всегда было характерно дискретное развитие — периоды глухой стагнации сменялись попытками наверстать, догнать убежавший вперед мир через реформы. И реформы были тяжелыми, потому что они, как правило, проводились не вовремя, с большим опозданием, и не принимали в расчет необходимость проявлять мягкость к собственному народу — народ всегда ломали через колено. Нередко реформы оказывались успешными — как коллективизация, индустриализация, послевоенное восстановление экономики СССР или сегодняшнее восстановление после краха Советского Союза, — но затем наступал очередной период расслабления.

Не случайно многие до недавнего времени считали, что Путин впал в брежневизм и вместо долгожданной стабильности мы получили стагнацию — потому что стабильность подразумевает стабильное развитие, а не стабильный застой. Однако сейчас, похоже, все снова сдвинулось с места, государство пришло в движение, в России опять появилась политика.

Следует подчеркнуть важную вещь: в России есть политика — и ее сейчас очень много, — но практически нет политиков. Это еще один интересный российский феномен. Политика в России зависит от тех сигналов, которые подает вождь, от его понимания ситуации, от его ощущения баланса возможности стагнации и необходимости реформ. Вероятно, в обозримом будущем нам так и не удастся избежать дискретности развития, где периоды успокоения и почивания на лаврах будут сменяться периодами бешеных догоняющих реформ. Ведь лидерство не обязательно подразумевает стратегический взгляд в будущее. Лидер — все-таки живой человек, это не институт, не символ, не флаг и не герб.

Как в таких условиях обеспечить развитие страны, как преодолеть чередование стагнации и форсированных реформ? В течение своего первого президентского срока Путин провел серьезнейшие реформы, о которых теперь почему-то мало кто вспоминает. А ведь было осуществлено даже объединение церквей, решившее колоссальную проблему. Начало реформы армии, налоговые реформы, изменение законодательства, касающегося собственности на землю, и многое другое — а уже после этого периода бурных перемен началась так называемая путинская стабильность (или стагнация). Второй президентский срок Путина кардинально отличался от первого.

Третий срок, о котором мы говорим сейчас, отличается от первых двух. Мы сегодня наблюдаем Путина 3.0. Как показало выступление Путина на Валдайском форуме 2013 года, он вернулся как президент ценностей. Не экономических реформ, не политической стабильности — эти проблемы он решал в первые 12 лет своего президентства. И в конце концов, похоже, пришел к мысли, что ни экономика, ни политика, ни внешние успехи страны не объединяют людей, и нельзя сохранить Россию, если россияне не разделяют общих ценностей.

Экономикой и политикой Путин, разумеется, будет заниматься и дальше, но с ними ясно, что делать. А вот с идеологией, с ценностями — полный бардак. Можно сказать, что Россия уже превратилась в страну с царем во главе, но она по-прежнему без царя в голове. Именно такую страну Путин принял в 2012 году и, по всей видимости, поставил перед собой задачу навести порядок в умах избирателей, сформировать этого «царя в голове» — разумеется, того «царя», который ему нужен.

Михаил Горбачев, который начал с перестройки и гласности, понимал, что перемены в стране невозможны, пока не изменится ментальность людей. И он успел сломать советский ментальный код, но на этом месте ничего не было создано на протяжении всех постсоветских лет.

Сейчас у людей сбиты все ориентиры, все представления. Пересмотр итогов Второй мировой войны, непонятная дискуссия о Сталине, в учебниках написано невесть что, непонятно о чем снимаются фильмы. Историю перестали уважать, институт семьи разваливается, западные ценности — нравятся они кому-то или нет — проникают сюда все агрессивнее. Страна в идеологической анархии, прямо вытекающей из конституционного запрета на государственную идеологию. Как бы парадоксально это ни звучало, но запрет идеологии тождественен ее навязыванию — навязыванию идеологии анархии.

Можно снова привести в пример США: там существует национальный консенсус по поводу основных вещей — скажем, американской истории. О ней спорят в деталях, и спорят довольно жестко, но есть общая традиция, которая неизменно соблюдается. То же самое касается семейных ценностей или уважительного отношения к религии. В России эта система распалась. Но в России, в отличие от Америки, систему ценностей и систему верований народа всегда определяла власть. И впервые в нашей истории в 1991 году власть от этой роли устранилась.