Надо бы поговорить с Густавом — один шар надо бы иметь здесь, на ранчо. И мне они пригодятся, если что, и семейству Оча. Да и документы им нужны.

Густав был деловит и озабочен.

— К нам едет хозяйка, — сказал он, теребя бланк телеграммы. — На лето. Надеюсь, вы ей понравитесь.

Потом добавил.

— Потому что если не понравитесь — будет плохо.

(1934 год. Берлин)

На столе задорно голосил патефон. По 3-му разу крутили уже изрядно успевшее поднадоесть танго:

Johnny, wenn du Geburtstag hast

Und mich dein Arm um fast die ganze Nacht,

Johnny, dann denke ich noch zuletzt,

Wenn du doch jeden Tag Geburtstag hätt'st.[33]

Вечеринка обещала быть бурной. Это уже с самого начала было ясно. Собрались же не просто какие-то студенты, хотя и они тоже, вот хотя бы этот высокий парень из Дармштата, здесь обитают художники, поэты, артисты, настоящие слуги Аполлона.

Этот из Дармштата, конечно, симпатичный, но кавалер, наверно, никакой. Видно, что каждую копейку считает и костюм на нем явно с чужого плеча — мал.

Ладно, там видно будет. Ребята побежали за «снежком». Сейчас его стало достать куда сложнее, чем год назад.

— Ты тоже художник? — обратилась к парню из Дармштата девушка в белом боа и сигаретой в длинном мундштуке. Это такое «ретро» — играем сегодня в Империю-2.

— Нет, я математик. А вот друг у меня есть — тот да, художник…

— Матема-а-атик, — разочарованно протянула девушка. Она уже успела подвыпить, или «дунуть» хорошо. — Фи… как это скучно, наверное…

— Вовсе нет, математика может предсказывать судьбу. Хотите, предскажу вашу?

— Ты го-о-онишь!

— Да не гоню, так и есть. В цифрах скрыта тайна жизни. Об этом еще Фалес говорил.

— Фаллос? Говорил? Ну ты го-о-онишь. Ха-ха-ха! Девчонки, он гонит! У него Фаллос говорящий!

Кто-то захохотал, кто-то даже захлопал из угла. Но все снова потонуло в звуках танго, поставленного в четвертый раз.

— Потанцуем?

Девушка пошатнулась и отстранилась.

— Не сейчассссс! — Она затянулась сигаретой и нетвердой походкой побрела дальше.

— О-о-о-о! — раздался общий возглас. В комнату внесли кипу пластинок. Успех «Дня рождения Джонни» имел, как оказалось, простое объяснение. Патефон здесь, а пластинки запаздывали.

— Друзья! — обратился к собранию один из присутствующих, судя по всклокоченной шевелюре и безумному взгляду — поэт. — Давайте будем сегодня вести себя как настоящие аристократы! Во-первых, никакой пошлой популярной музыки — только классика! Это изысканно, все под классику, шампанское — под классику, танцы — под классику, любовь — тоже под классику!

— Он дебил, — равнодушно констатировал пухлый румяный парень в круглых очках. — Простите, а вы художник?

— Меня только что спрашивали именно об этом. Хельмут Ройтер. Дармштатский политех.

— Ну, хоть один нормальный человек, — усмехнулся пухлый парень.

— А почему дебил? Вроде предложение интересное…

— А… — махнул рукой пухлый и исчез куда-то, видимо, в другую комнату. Народу в квартире собралось прилично. Никто никем не интересовался, все бессмысленно носились, напоминая броуновское движение. Удивительное чувство — в толпе, и полное одиночество. Ройтер начал искать глазами свою первую собеседницу. Не нашел.

Радость в прихожей и аплодисменты ознаменовали появление «снежка» и еще одного патефона. Теперь к человеческой каше добавлялась еще и звуковая.

Второй патефон отнесли в другой конец квартиры, где предполагался будуар — изящный — место для занятий любовью под классическую музыку.

Туда унесли 4 пластинки — «Времена года» Вивальди.

— А, суки! Твари! Пидарасы! — раздался вдруг женский возглас, переходящий в визг. — Дверь в квартиру пинком открылась, и прямо на Ройтера из нее вывалилась странная девица. Внешность ее была… да можно считать, что ее не было. Это было просто лицо из толпы, некая среднестатистическая «девушка» с рыжими волосами, постриженная под «каре». Но то, в каком она была состоянии — стоит описать отдельно. Не сказать, чтобы она была очень сильно пьяна — нет. Она была возбуждена, всклокочена. На ней был строгий серый костюм, пиджак которого не имел одного рукава — оторван, блузка под ним, несомненно, весьма не дешевая — тоже надорвана, сумочка висела на одной ручке, а вторая с выдранным куском кожи свисала почти до пола. Но самое… удивительное в ней было то, что в половину лица у нее расплылся огромный синяк, причем свежий синяк. Девушка влетела в квартиру так стремительно и так неудачно, что споткнулась на пороге и повалилась на Ройтера.

— Ты кто?! — взвизгнула она, как будто это Ройтер был во всем виноват, и в том, что ей оторвали рукав, и в том, что дали в глаз.

— Прохожий, — сухо ответил Ройтер. Что еще за хрень собачья? Тут что, вообще собрались одни только наркоманки и идиотки?

Девушка поняла, что он шутит, и слегка потеплела.

— Спасибо, что вы не дали мне упасть… — Она несмело улыбнулась.

— По-моему, вы уже упали где-то… Я могу вам чем-то помочь?

Она слегка помотала головой.

— Пива?

— Угу… — Она опустилась на пол посреди прихожей. Обхватила себя руками, как будто ей было холодно. Подгребла под себя свою драную сумку, — Стойте! — взвизгнула она вслед Ройтеру, отправившемуся за пивом. — Не пива, шнапс!

Ройтер пожал плечами. Да хоть бензин!..

Девушка, несмотря на всю свою кажущуюся хрупкость, умудрилась влить в себя целый фужер шнапса — грамм 150! Когда она пила — ее руки дрожали и стекло стучало о зубы. Выпив шнапс, она на мгновение замерла, еще раз поежилась, как от холода, молча протянула Ройтеру пустой фужер и вдруг расхохоталась.

— Я сейчас подралась в трамвае с кондуктором, — рассказала она. — Представляете. Ну какая же сука! Я ему говорю — я не буду брать билет! А он попытался меня задержать!

— Вообще-то он прав, — робко заметил Ройтер. — Это же его работа…

— Ну не взяла я билет! Что теперь?! Ох, какие же они все уроды на этом 19-м маршруте!

— Несомненно, козлы полные. — Ройтер заглянул ей в глаза. — Вы пожалуйтесь в муниципалитет.

— Смешно, — бесстрастно обрубила девушка. — Ну что, так и будем здесь сидеть? Надо же как-то развлекаться, если пришли на вечеринку? Меня зовут Анна. — Она протянула руку.