А на другом конце двадцатифутового шеста тоже было зрелище не из приятных: там, дрожа и плача, стоял Бен; грубо вырезанный из старой кожи ошейник охватывал его тощую, жалкую шею, накрепко привязывая её к шесту, протянувшемуся от Бена к Алби.

Вожак громко, торжественно провозгласил, глядя на всех сразу и ни на кого в отдельности:

— Бен из Строителей! Ты приговорён к Изгнанию за попытку убийства новичка Томаса. Стражи сказали, и их слово неизменно. Ты уйдёшь и не вернёшься. Никогда. — Долгая пауза. — Стражи, займите своё место у Шеста Изгнания.

Томасу не понравилось публичное упоминание его имени рядом с именем Бена — так он ещё острее чувствовал свою ответственность. Только этого и не хватало — стать центром общего внимания, того и гляди, навлечёшь на себя ещё больше недовольства. Чувство собственной вины переросло в гнев, трансформировалось в желание обвинить кого-нибудь другого. Теперь ему больше всего хотелось, чтобы с Беном было покончено, чтобы всё это поскорее завершилось.

Из толпы по одному выступили несколько ребят, подошли к шесту и ухватились за него обеими руками, словно собирались играть с кем-то в перетягивание каната. Одним из них был Ньют, другим — Минхо, таким образом, подозрения Томаса насчёт того, что он был Стражем Бегунов, подтвердились. Мясник Уинстон тоже занял позицию.

Как только каждый из них оказался на своём месте — десять Стражей, равномерно распределённых между Алби и Беном, — на Приют опустилась полная, глухая тишина. Единственными звуками были приглушённые всхлипывания Бена. Из глаз и носа у него текло, он утирался и пытался оглядываться по сторонам, хотя ошейник на шее не давал ему увидеть шест и держащих его Стражей.

Чувства Томаса вновь претерпели изменение. Бен ведь явно был не в себе, разве он заслуживал столь страшной судьбы? Неужели для него ничего нельзя сделать? И что — теперь Томасу придётся всю оставшуюся жизнь прожить с чувством вины и ответственности? «Да давайте же! — мысленно кричал он. — Скорее бы всё кончилось!»

— Пожалуйста... — твердил Бен звенящим от отчаяния голосом, — пожа-а-а-алуйста! Кто-нибудь, помогите мне! Зачем вы делаете это со мной!

— Заткнись! — рявкнул Алби.

Бен не слышал его. Он продолжал умолять, оттягивая кожаную петлю на своей шее:

— Кто-нибудь, остановите их! Помогите! Пожалуйста!

Он обводил одного за другим умоляющим взором, но все смотрели в сторону. Томас быстро спрятался за спиной паренька повыше — может, Бен его не заметит... «Я не в силах снова смотреть в эти глаза», — подумал он.

— Если бы мы позволяли таким шенкам, как ты, оставаться безнаказанными, — промолвил Алби, — то никто бы из нас не дожил до этого дня. Стражи, приготовьтесь.

— Нет, нет, нет, нет, нет! — тихо плакал Бен. — Клянусь, я всё!.. Я больше никогда!.. Пожа-а-а-а...

Он сорвался на крик, который тут же был заглушён громовым ударом — Восточная дверь начала закрываться. От камней летели искры, правая стена с оглушительным грохотом скользила влево, отгораживая Приют от ночного Лабиринта. Земля тряслась. Томас не знал, хватит ли у него мужества наблюдать дальнейшее.

— Стражи, пошли! — крикнул Алби.

Голова Бена дёрнулась назад, в то время как сам он качнулся вперёд: это Стражи толкнули шест в направлении ко входу в Лабиринт — и долой из Приюта. Из горла Бена вырвался душераздирающий вопль — он заглушил даже грохот сходящихся стен. Мальчик упал на колени, но его тут же вздёрнул вверх стоящий впереди Страж — кряжистый черноволосый парень с застывшим на лице гадливым оскалом.

— Не-е-е-е-ет! — брызгая слюной, кричал Бен. Он метался, теребил ошейник, пытаясь сорвать его с себя. Но совладать с общей силой Стражей он не мог. Те толкали обречённого ближе и ближе к выходу из Приюта — как раз когда правая стена была уже почти на месте. А Бен всё кричал и кричал: «Не-е-е-е-ет!»

Он пытался упереться ногами в порог, но это ему удалось лишь на долю секунды: рывок шеста вытолкнул его в Лабиринт. Вскоре изгнанник оказался в более чем четырёх футах от границы Приюта; он всё дёргался, стараясь вырваться из тисков ошейника. До полного закрытия Дверей оставались секунды.

Последним титаническим усилием Бен сумел извернуться в ошейнике и оказался лицом к приютелям. Томасу не верилось, что он видит перед собой человеческое существо: в глазах Бена светилось безумие, на губах пузырилась пена, мелово-бледная кожа с выступившими венами натянулась на костях. Он выглядел как пришелец с другой планеты.

— Внимание! — прокричал Алби.

И тогда Бен завизжал — от его протяжного, пронзительного воя у Томаса зазвенело в ушах, и он прикрыл их ладонями. От такого душераздирающего животного крика, у парня, наверно, разорвались голосовые связки. В самую последнюю секунду передний Страж как-то сумел отсоединить наконечник, к которому был прикреплён Бен, и выдернул шест, предоставляя изгнанника его судьбе. Стены с громовым раскатом столкнулись, и крики несчастного резко оборвались.

Томас закрыл глаза и с изумлением ощутил, как по щекам ползут слёзы.

Вторую ночь подряд Томас укладывался спать, преследуемый образом Бена. Его лицо так и стояло перед глазами, выжигая мозг, мучая душу. Если бы не происшествие с бедным парнем, как у Томаса обстояли бы дела сейчас? Он почти уверил себя, что, наверно, был бы вполне доволен, даже счастлив, с нетерпением окунулся бы в свою новую жизнь и стремился бы достичь цели — стать Бегуном. Почти. Глубоко в душе юноша понимал, что Бен — лишь одна из его многочисленных проблем.

Но теперь его нет — жертва того, что случилось там, снаружи, он навсегда изгнан в мир гриверов. Они забрали его туда, куда обычно уносят свою добычу. Хотя у Томаса имелось множество причин презирать Бена, он, по большей части, жалел его.

Томас и вообразить не мог, каково это — вот так вот оказаться в Лабиринте. Но судя по последним мгновениям Бена, когда он извивался в конвульсиях, рыдал, плевался и вопил, не приходилось сомневаться в важности главного правила Приюта: никто не должен выходить в Лабиринт, кроме Бегунов, да и те — только в дневное время. А поскольку Бена уже однажды ужалили, то он знал лучше любого другого, что его ожидает.

«Бедный парень, — думал Томас. — Бедный, бедный парень...»

Томас поёжился и перевернулся набок. Чем дольше он раздумывал, тем менее удачной казалась ему идея стать Бегуном. И всё же каким-то необъяснимым образом она продолжала привлекать его.

Наутро небо едва посветлело, а в Приюте уже начали раздаваться будничные звуки рабочего дня. Они разбудили Томаса, который впервые после своего прибытия сюда по-настоящему крепко уснул. Он сел и принялся тереть глаза, стараясь встряхнуться, прогнать тяжёлую дремоту, но махнул рукой и повалился обратно в надежде, что о нём не вспомнят.

Через минуту надежду грубо развеяли.