Ну совершеннейший ребенок сидел передо мной – хрупкий, юный, заносчивый в своей неопытности и оттого немного жалкий.

– Вы только тоже не говорите никому, – вдруг попросила она меня умоляюще и даже чуть не заплакала. – Не говорите, а то вы все испортите! Я вам, вообще-то, зря это все рассказала, просто вырвалось как-то само собой. Обидно мне просто стало, когда вы заявили, что Марина от Алеши ребенка ждала.

– Но ведь она и вправду его ждала, Аленка!

– Может, Маринка соврала?

– Да зачем же?

– Ну… Чтобы относились к ней получше, например.

– А разве к ней плохо относились?

– Да нет… Вообще-то, я не знаю. Ну вот Егор этот, брат Лешкин, – он, по-моему, не шибко-то Марину жаловал… Но я точно не знаю. Не хочу ни на кого наговаривать.

– Алена, Марина никого не обманывала. Она действительно была беременна и у нее случился выкидыш – это медицинский факт. Врачам-то ты можешь поверить?

– Ну, я не знаю… – еще сильнее нахмурилась Аленка. – Мне даже подумать не на кого. А мать Лехину за что убили? Она-то кому помешала? Ни с кем не ругалась, даже в восторг пришла, когда ей план показали! Марина же план нарисовала.

– Какой план?

– План перепланировки. Я вам покажу. Вот! – И на стол передо мной лег плотный, альбомного формата, лист бумаги.

На ватманской бумаге были методично выписаны контуры обновленной в Маринином воображении жалкой хрущевки Антонины. Надо признать, влюбленной девушке удалось достаточно точно отобразить свою мечту. Довольно-таки простая перепланировка – здесь пробить пару проемов, а вот это пространство, напротив, заложить – давала гораздо больше возможностей для комфортного проживания, превращая две убогие, неудобно вытянутые горенки в две небольшие, почти квадратные комнатки. Кроме того, такой подход оставлял место для еще одного уютного закуточка, где вполне могла поместиться детская кроватка. Остро отточенным карандашом на квадратиках, изображавших жилые помещения, было написано: «Кухня», «Детская», «Гостиная», «Наша спальня»…

– Мило, – сказала я искренне.

– Да. Но только это ни к чему. Леха меня любил, меня, понимаете?

* * *

И вновь я катила по главной городской дороге. По небу плыло сизое ноздреватое облако – время от времени оно осыпало «Фольксваген» прозрачным бисером студеных брызг. День выдался пасмурным, темно-зеленая листва на кустах вдоль дороги взъерошилась, то и дело трепетала в ожидании, когда дождь хлынет полноценными затяжными нитями, как и полагается в период гроз. Но непогода предпочитала интриговать листву ожиданием. Ветер то накатывал, то замирал, небо не светлело, и все это вместе порождало во мне ощущение какой-то необъяснимой тревоги.

– Женя, – мне позвонила тетя Мила. – Женечка, ты не могла бы сейчас заехать к Раисе?

– Это к матери… матери Вадика?

– Да.

– А что случилось?

– Да мы и сами не знаем, – голос тетушки звучал растерянно. – Она не отвечает на звонки. Илона волнуется, Капа тоже. С Капой вообще все плохо, я сейчас приготовлю обед и снова поеду к ней. А ты узнай, что с Раей, ладно, Женечка?

– Хорошо, говори адрес.

Оказалось, что Раиса живет в собственном доме с мастерской. На краю города.

– Она действительно хорошая художница?

– Насколько мне известно, она скульптор, – пояснила тетя Мила. – Для души ваяет нечто такое, черт его поймешь – авангардное, а на жизнь она зарабатывает оформлением парков и Домов культуры. Всякие там девушки с веслами, гипсовые горнисты, атлеты-физкультурники, знаешь?

– А Вадик, значит, в парке портреты рисовал?

– Да, в этом роде. Богемная, в общем, семейка. Одна Илона – администратор в киноцентре… Женя, ты потом приезжай за мной к Капе. И вместе на дачу отправимся, а то знаю я тебя – ты можешь трое суток подряд по городу мотаться, голодная и не обогретая.

– Ладно, заеду. Жди.

В лобовое стекло мягкими пульками впечаталось несколько крупных капель, они сползли вниз, оставляя после себя дрожащие прозрачные дорожки, и через минуту по крыше «Фольксвагена» уже отбивал чечетку набирающий темп дождина. Дорога занавесилась серебристой шторкой, из-под колес машины брызгало и свистело, в небесах громыхнуло раз, другой – я отключилась и остервенело заиграла кнопками, задраивая в салоне окна.

* * *

Одиноко стоявший дом с треугольной крышей отделялся от дороги мостком из гладких, блестевших под дождем бревен. Мосток перекидывался через довольно широкую канаву, в ней шевелился и уносился куда-то вниз грязный ливневый поток. Я призывно посигналила и вышла из машины, поеживаясь под дождем, – никакого движения в домике не замечалось. Из настежь распахнутых окон вывесились наружу мокрые полотнища занавесок – они были выброшены ветром и прибиты к стене дождем, и это показалось мне странным: если дом пустовал, то отчего раскрыты окна, а если хозяйка в доме – почему она не позаботилась о том, чтобы уберечь свое имущество от бушующей стихии?

После секундного раздумья я легко вскочила на мостик и зашагала по бревнам, оскальзываясь и то и дело хватаясь руками за непрочные перила. Вскоре я уже осторожно заскрипела половицами в самом доме. По всему получалось, что жилище это абсолютно лишено обитателей, причем последние покинули дом непосредственно перед моим приходом. Еще теплым был стоявший на плите в кухне вегетарианский обед, в главной комнате надрывался голосами шоуменов большущий телевизор, на дощатом полу подсыхали влажные разводы – пол только что тщательно вымыли, и ведро с грязной водой даже не успели вылить, оставив его под навесом крыльца. Обе комнаты пустовали (в самой большой на видном месте стоял портрет Вадика с пересекавшей уголок траурной лентой), на второй этаж вела прочная лестница – там, наверное, была мастерская…

Наверху я некоторое время рассматривала расставленные там и сям странные конструкции из глины и гипса, причудливо переплетенные куски арматуры – лишь в очень немногих из них можно было распознать контуры каких-то фигур и предметов, большинство же «произведений» кардинально меняли очертания в зависимости от того, под каким углом к шедевру вы становились. За шуршащей целлофановой прозрачной занавеской белела ванна – оказывается, в мастерскую был проведен водопровод, и хозяйка имела возможность после окончания работы как следует отмыть руки и тело. И, судя по всему, она занималась этим совсем недавно: занавеска еще потела конденсатом, на краю ванны лежала мочалка-рукавичка с опавшими хлопьями мыльной пены и стоял флакон шампуня с отвинченной пробкой, а на отвернутом в сторону носатом кране набухали и срывались вниз крупные капли.

Странно, очень странно! Ясно: хозяйка недавно принимала водные процедуры и даже, похоже, прервала их на полдороге, потому что, хоть она и спустила воду, но не закрыла и не поставила на место флакон с шампунем, не сполоснула мочалку, не закрутила до конца кран. И потом! На первом этаже виднелись следы влажной уборки. А ведро с грязной водой стояло на крыльце, его не выплеснули и не вымыли, что обычно делают аккуратные хозяйки. Получалась странная картина: не довершив уборку, Раиса полезла в душ? Это же нелепо, более того – подозрительно и уж совсем не вяжется с версией о том, что, не закончив купание, она опять куда-то ушла. И, наконец, последним, что меня смутило, была кучка косметических салфеток со свежими следами снятого макияжа. Зачем ей снимать грим, если она собиралась уйти? Такого не позволит себе ни одна женщина!