– Бумажной работы для чего? – спросил я.

Он посмотрел вниз на свой стол и вздохнул:

– Пойдем со мной.

Он отвел меня в соседнюю комнату, где сидел майор. Положив документы перед майором, тюремщик сказал ему по-русски:

– Мы отправим эту собаку в Сибирь на десять лет.

Я понял, что он говорит майору, и спросил у него:

– За что? Я же ничего не сделал.

Майор мрачно посмотрел на меня, показал мне знак большим пальцем вниз и заявил:

– Это ничего не значит. Никто не может просто так приехать в Россию. Вы должны отправиться назад, откуда и пришли.

Направленный вниз большой палец означал, что я никогда больше не увижу снова мой дом.

Я не мог придумать ничего в свою защиту. Старший тюремщик вывел меня из кабинета и отвел обратно к надзирателю, который, в свою очередь, снова запер меня в моей камере. Мои товарищи по заключению подошли ко мне и начали быстро спрашивать меня о том, что говорил мне майор и тюремный начальник. Я коротко ответил им и дал понять, что не желаю больше это обсуждать. Не было никакого смысла делиться с ними этой информацией, поскольку они не могли ничем мне помочь.

Меня продержали в этом здании с 20 декабря по 8 января. Мы вместе встретили Рождество и Новый год, но это совсем не напоминало нам праздник.

Потом, рано утром 8 января, пришел надзиратель, чтобы разбудить нас, но на этот раз он открыл дверь и назвал мое имя.

– Да, – отозвался я.

– Пойдешь со мной.

Я почувствовал, что больше не вернусь в эту камеру, поэтому попрощался со своими товарищами по тюремным страданиям. Мне было грустно покидать их таким образом. Я был поражен тем, что они умудрялись сохранить оптимизм, несмотря на невыносимые условия, которые выпали всем нам. Когда они, в свою очередь, прощались со мной, на их лицах было все такое же веселое и приветливое выражение. Кто-то из них подошел ко мне, чтобы сказать, что мы снова увидимся, когда нас всех повезут в Сибирь, будто надеялся разделить удовольствие от этой поездки со мной. Когда надзиратель услышал это, он рассмеялся. Я снова отправился с ним в место приемки заключенных, где меня ожидал офицер в сопровождении трех автоматчиков. У каждого из автоматчиков за спиной был мешок, наполненный продуктами. Я понял, что покидаю это место, и пытался угадать, куда меня поведут теперь. Офицер взял мои документы и быстро просмотрел их. Потом он посмотрел на меня и строго спросил:

– Ты говоришь по-русски?

Я скромно ответил:

– Да.

– Хорошо. А теперь слушай меня внимательно. Не делай по дороге никаких глупостей. Всего один шаг в сторону, влево или вправо, – и эти трое солдат тебя пристрелят. Ты понял?

– Да, – снова ответил я.

Было ясно, что мое положение ничуть не улучшилось.

Офицер сложил мои документы и передал их одному из конвоиров. Он молча жестом приказал мне следовать за ними. Они вывели меня из тюрьмы и повели по городским улицам куда-то в сторону от центра города. Люди смотрели на меня широко раскрытыми глазами и, наверное, пытались угадать, какое же преступление я совершил, если меня сопровождают сразу трое охранников, вооруженных автоматами. Это вводило меня в дрожь. Вскоре мы дошли до железнодорожного вокзала, где на меня взирали еще большие толпы людей. Пока я дошел туда, я устал и выбился из сил. Недостаток питания дорого обошелся моему организму, но мои конвоиры не дали мне отдохнуть ни секунды. Они подталкивали меня в спину, пока мы не дошли до перрона. Я попытался сесть на землю, пока мы ждали поезда, но, направив на меня автоматы, меня заставили подняться и продолжать стоять. Примерно через 20 минут поезд подошел, и мы сели в него. Охранники отвели меня в купе, где мне наконец представилась возможность сесть. Слева от меня располагалось окно. Один из охранников сел в угол скамьи, продолжая наблюдать за мной. Двое других сели на полку напротив. Лейтенант приказал мне спать. Я про себя посмеялся мысли о том, что кто-то может приказывать мне отправляться ко сну. В 11:10 поезд отправился с вокзала в путь. Надпись на платформе говорила о том, что мы едем в направлении Харьков – Москва. Я облокотился на стену и прикрыл глаза.

Эта поездка на поезде была долгой, через обширные, покрытые снегом поля. Пока я наблюдал за пустынным пейзажем, мои надежды на благополучный исход все тускнели. Я видел, что остальные пассажиры вагона испытывали любопытство по отношению ко мне. Они спрашивали у лейтенанта, русский ли я. Он снова и снова отвечал, что я – это фриц, который притворяется поляком. Я понимал каждое слово, которое произносил лейтенант. И я понял, что, куда бы ни привез меня этот поезд, впереди меня не ждет ничего хорошего.

В 3 часа ночи мы прибыли в Харьков. Мы дождались, пока выйдут остальные пассажиры, а потом моя охрана вывела меня из вагона. Мы прошли через вокзал и вскоре оказались в центре города, а потом дошли до здания управления НКВД. Лейтенант отдал мои документы какому-то офицеру, и мне приказали сидеть и ждать дальнейших указаний. Через пару часов лейтенант вернулся и приказал мне подниматься. Мы с конвоирами отправились обратно на вокзал. На этот раз мы сели в поезд, который отправлялся на юг. До места назначения мы ехали два дня и две ночи. Потом поезд сделал короткую остановку, и мы оказались на месте без всяких опознавательных знаков. Я внимательно прислушивался к тому, что говорили между собой мои конвоиры. Так я узнал, что место нашего назначения находится примерно в 23 километрах южнее города Сталино. Лейтенант посмотрел на меня и насмешливым тоном сообщил мне, что через час я снова буду дома. Для того чтобы попасть туда, придется пройти пешком примерно 4 километра.

Мы сошли с поезда на крошечной станции, которая, казалось, была наспех возведена посреди пустоты. Погода была ужасной. Мы попали в сильную снежную бурю при крепком морозе. Было холодно до костей, на которых у меня осталось слишком мало плоти, чтобы эти кости согревать. Без всяких остановок мы сразу же начали продираться через глубокий снег. Конвойные смеялись надо мной и, чтобы заставить меня двигаться, били по спине стволами автоматов. Вдалеке сквозь заряды снега стали проступать контуры того, что оказалось огромным лагерем для военнопленных. Для меня не было ничего удивительного в том, что мой путь должен был закончиться в подобном месте.

Подойдя ближе, мы вдруг услышали сквозь звуки сметаемого бурей снега какой-то посторонний шум. Оказалось, это пели люди. И песня была очень печальной. Я ожидал услышать немецкую мелодию, однако, приблизившись и услышав пение более отчетливо, я с изумлением понял, что это было не так. Люди пели по-русски. Чуть дальше по дороге мы встретили длинную колонну людей, идущих из лагеря в том направлении, откуда пришли мы. Вероятно, пунктом назначения для них была все та же крошечная железнодорожная станция. Это напомнило мне старое кино, которое я видел дома, о том, как людей в качестве наказания гнали в Сибирь. Когда мы шли мимо, люди в колонне едва ли обратили на нас внимание, занятые борьбой со стихией. Мне стало очень грустно. Лейтенант почувствовал это и воспользовался возможностью продемонстрировать свою власть надо мной. Он указал рукой на колонну бедолаг и заявил: