Насилие, как и война, – полная противоположность конфликта: оно отвергает другого, уничтожая источник спора.

Насилие направлено на подавление того, кто является препятствием, причиной конфликта. Это примитивный, банальный и жестокий образ действия. При этом именно те, кто не любит конфликты и споры, предпочитает спокойствие, мягкость и мирные отношения, наиболее легко проявляют насилие.

Огромное множество родителей, особенно отцов, рассказывали мне, что очень любят своих детей, но при этом, когда у них заканчивается терпение, они очень легко переходят к далеко не мирным действиям.

Довольно распространенное убеждение, будто насилие – это просто конфликт, зашедший чересчур далеко, никак не подтверждается фактами. Да, действительно, иногда конфликт может перерасти в насилие, но неверно думать, будто насилие – неизбежное завершение далеко зашедшего конфликта. На самом деле намного больше случаев, когда насилию не предшествует явный и преднамеренный конфликт, чем случаев, когда насилие сопровождается прямым конфликтом.

Бойня в Эрбе[3]в 2006 году – вот ужасное свидетельство того, что насилию необязательно предшествует конфликт. Подслушивающее устройство, установленное в доме Розы Бацци и Олиндо Романо через несколько дней после жесточайшей бойни, в которой было убито четыре человека и один чудом спасся, зафиксировало совершенно ужасающую фразу. Роза Бацци абсолютно спокойно, не думая, что ее слова могут стать доказательством ее виновности, сказала: «Как же теперь без них спокойно». Эта фраза очень хорошо выражает параноидальную внутреннюю составляющую насилия у того, кто не выносит конфликтов, бурных всплесков, запутанных ситуаций и их сложно объяснимых проявлений.

Выдающийся психоаналитик Франко Форнари сделал эту динамику понятной для всех, описав психическую выгоду ведения войны и применения насилия для решения проблем. Насилие на уровне отношений – это выражение тавтологической логики: «Проблема будет решена, когда проблема перестанет существовать». Цель здесь – избавиться от столкновения с границами, установленными другим человеком.

Избавиться от конфликта, уничтожив его источник: вот логика насилия, присущая тем, кто не может справиться с проблемами, которые есть во всех отношениях.

Это свойство характера я называю конфликтной некомпетентностью. Под ней я подразумеваю неспособность переживать напряженность в отношениях, восприятие ее как невыносимой угрозы. Ее куда более приятная противоположность – конфликтная компетентность, предполагающая умение переживать напряженные моменты взаимоотношений, воспринимая их как ситуацию, над которой можно работать.

В таблице ниже я четко разделяю конфликт и насилие, выделяя их главные признаки и проявления.

Лучшее противоядие против насилия – умение конфликтовать и ссориться.

Таким образом, разрешая конфликты с детьми или конфликты, их касающиеся, необходимо правильным образом научить их справляться с расхождениями во взглядах и сложностями в отношениях. Только так они смогут развить навыки, которые позволят не вымещать на окружающих свои внутренние импульсы. Научить их этому – наиболее действенное средство, чтобы не дать им подвергаться насилию и не совершать его самим.

Очень часто за эпизодами проявлений насилия или за наиболее жестокими историческими эпохами стоят способы воспитания, в свою очередь основывающиеся на принуждении и насилии. Мне вспоминается книга «Комендант Освенцима» Рудольфа Хесса и фильм «Белая лента» Михаэля Ханеке. Они пролили свет на то, какой отпечаток оставил прусский метод воспитания, предшествовавший нацизму.

Насилие никогда не возникает само по себе.

За многими убийствами женщин стоит воспитание, основанное на подавлении, удушающее и нездоровое, которое потом проецируется на окружающих и влечет за собой параноидальные действия. Тот, чью индивидуальность в детстве не признавали и не уважали, кто жил в окружении, где споры были невозможны и не принимались, склонен проецировать эмоции и внутренние импульсы вовне, выливая их на врага. Тот, кто с ранних лет подвергался насилию, с большой долей вероятности будет в свою очередь применять насилие к окружающим.

Очень впечатляют слова ребенка из Палермо, записанные психологом Джильолой Ло Кашо и ее командой в рамках подробного исследования стилей воспитания: «Никакому насилию я никогда не подвергался. Я жил хорошо, получал только затрещины да удары палкой от учительницы». Очень о многом говорит то, что мальчик не понимает, что то, чему он подвергался, – ненормально. Когда он вырастет, он, вероятно, будет вести себя так же.

Антропологи, психоаналитики и психологи давно повторяют этот научно подтвержденный факт:

Подавляющее большинство взрослых, бьющих детей, в детстве сами подвергались насилию или небрежному обращению.

Известно, что тот, кто в детстве испытывал эмоциональную депривацию, с большой долей вероятности во взрослой жизни будет применять насилие или заниматься саморазрушением. Многие авторы, например Эшли Монтегю и Алис Миллер, подробно описали эту взаимосвязь.

Вот что пишет Алис Миллер:

Я считаю насилие, облаченное в форму «воспитания», дурным обращением не только потому, что ребенку отказывают в праве на достоинство и уважение, необходимое любому человеческому существу, но и потому, что оно создает своего рода тоталитарный режим, внутри которого ребенок не может воспринимать ситуацию и защищаться от унижений и презрения, жертвой которых он является. Во взрослом возрасте этот ребенок переймет эту модель воспитания и будет использовать ее в отношениях с партнерами и детьми, в работе и политике – везде, где его страх неуверенного в себе ребенка будет сталкиваться с противостоянием, основанным на позициях силы{16}.

Кроме того, хрупкость психики заставляет детей, подвергающихся насилию, идентифицировать себя с агрессором, оправдывая его и становясь на его позиции. Речь здесь идет о необходимости каким-то образом выжить, а не о глубокой потребности. Дети настолько слабы, что для них единственный способ вытерпеть боль – это признать, что она справедлива и полезна: «Это делается для моего же блага». В результате, как подчеркивает Миллер во многих своих книгах, дети из поколения в поколение подвергаются насилию.

Я наказываю тебя для твоего же блага, – выговаривал господин директор. – И если я делаю тебе выговор или бью тебя – я делаю это для твоей же пользы». […] Каждый ребенок, подвергающийся дурному обращению, […] вынужден находить иную интерпретацию ситуации и стремиться видеть благожелательность там, где любой сторонний наблюдатель ясно увидел бы преступление. У ребенка нет выбора: если рядом с ним нет свидетеля, готового прийти на помощь, и он полностью во власти своих преследователей, ему остается только вытеснять эти воспоминания{17}.