Сашка прижался к нему грудью. Схватился за него руками, прильнул глазом к щели.

Что творилось на тихом Катином дворе! Там стояло, наверно, штук десять машин, если не больше. Бегали пожарные с огнетушителями в руках. С красных машин, дрожа, поднимались серебряные лестницы.

Двери дома поминутно распахивались и оттуда выбегали люди, держа в руках разные вещи.

Из дома выбежала старушка, прижимая к себе клетку, в которой трепыхалась какая-то птичка. За ней выбежала другая старушка, обнимая руками фикус.

«Может, еще не поздно? — в тоске подумал Сашка. — Все дым, огня-то не видно. Может, я успею, схвачу книгу и назад».

Сашка, расталкивая людей, стал протискиваться к калитке. Но там, беспощадно перегородив вход длинной рукой, стоял милиционер и никого не пускал во двор. А около него Сашка увидел еще несколько милиционеров.

Тут Сашка вспомнил про дыру в заборе. Он вообще-то редко ходил в калитку, он чаще пользовался этой дырой. Вряд ли ее тоже охраняли милиционеры.

Сашка бросился назад, опять расталкивая людей, пихаясь локтями.

— А, посмотреть не даст!.. — с досадой сказал толстый дядя с портфелем. — То ползает, то бегает…

Сашка побежал вдоль забора. Вот она дыра. Двух досок не хватает.

Сашка сунул туда голову и увидел синие брюки. Дыру тоже охраняли. Милиционер был высокий-высокий, как башня, и безнадежно строгий.

— Дяденька милиционер, — измученно зашептал Сашка. — Пустите меня, а? Мне очень надо. Дяденька милиционер… что вам, жалко?

Слезы закипели у Сашки на глазах и потекли по щекам. Он так и замер, глядя снизу вверх на милиционера.

— Что ты, что ты… будет тебе… — даже как-то испуганно сказал милиционер и присел на корточки рядом с Сашкой.

Сашка тупо удивился. Он никогда не видел, чтобы милиционеры сидели на корточках.

— Ты что, тут живешь?

— Ага… — вне себя проговорил Сашка. — Ага…

— Маму ищешь? — с сочувствием спросил милиционер. Сашка быстро закивал головой.

— Иди, поищи, — сказал милиционер. — Да не дрожи так… Никуда твоя мама не денется, тут где-нибудь. Только, слышь, к дому не подходи.

Милиционер снизу подхватил Сашку одной рукой и помог ему пролезть через дыру. Сашка встал. Его качало. Он пошел к дому, но нарочно повернул голову в сторону, незаметно убыстряя шаги. Милиционер стоял и неподвижно глядел на него. Сашка проскочил между двумя машинами и вильнул к дому.

— Куда? — закричали сзади.

В подъезде горько и страшно пахло дымом. Мимо Сашки вниз по лестнице бежали люди. Сашка услышал над головой топот маленьких башмаков по ступенькам. Навстречу Сашке, не видя его, бежала Лелька.

Лелька прижимала к груди большую лысую куклу. Одна рука у куклы болталась на нитке. А глаза все время со стуком закрывались и открывались.

Лелька пробежала мимо, совсем слепая от слез. Жалость, тоска сдавили Сашке грудь.

— Лелька… я так не хочу… — зашептали его губы бессмысленные слова. — Не надо эту куклу… Я не знал… я не буду…

Сашка, напрягая последние силы, бросился вверх по лестнице.

Вдруг Сашка остановился, и нога его повисла над ступенькой. Потом медленно, потрясенный, он стал пятиться назад.

Сверху, под бормотанье, рычанье, повизгиванье, как под звуки какого-то дикого, нестройного оркестра, спускался Симеон Симеонович со всеми своими зверями.

«Как его занесло сюда? — мелькнуло в голове у Сашки. — В гости ходил, что ли? И зверей взял?»

Вокруг Симеона Симеоновича пышно колыхался густой дым. Все четыре обезьяны обняли его за шею, и казалось, что у Симеона Симеоновича пять голов. В руках он нес медвежонка, да еще подпихивал ногой большую медведицу, которая, переваливаясь, неуклюже спускалась по ступенькам.

И тут Сашка просто обомлел.

Позади Симеона Симеоновича шла Сашкина мама. Она неловко прижимала к себе коричневого медвежонка. А медвежонок испуганно вырывался и отпихивался короткими, толстыми лапами.

Губы у мамы дрожали, она была бледна.

— Ничего… — немного задыхаясь, проговорила мама. — Вещи — дело наживное… Как-нибудь проживем…

— Как-нибудь, Маша… — с натугой сказал Симеон Симеонович, покачиваясь под тяжестью обезьян. — Потушат, авось все не сгорит…

У мамы от дыма слезились глаза. Она старалась вытереть мокрую щеку о плечо и не заметила Сашку. К тому же в это время между ней и Сашкой оказалась большая медведица да еще нога Симеона Симеоновича, подталкивающая медведицу.

«Почему у нас все сгорит? — подумал Сашка. — Ведь не наш дом горит…»

— Ой! — Сашка повернулся и уперся лбом в холодную пыльную батарею. — Это я тому дяденьке милиционеру наврал, что тут живу. И теперь мы и вправду тут живем. Я же ему только «ага» сказал. От одного «ага» такое вышло. Значит, даже кивнуть головой нельзя. Да что же это? Все хуже и хуже!..

Навстречу ему бежали какие-то люди, что-то крича и кашляя. То чья-то рука, то голова, то круглая каска пожарного высовывались из дыма.

Все люди бежали только вниз, вниз, вниз, и только один Сашка бежал вверх. И от этого ему стало совсем страшно.

А дым становился все гуще. Он выедал глаза. Жег в груди.

— Эй, Степанов, людей больше нет? — закричал снизу чей-то голос. — Проверить по всем квартирам!

Сашка зажал нос и рот. Зажмурился. Хватаясь за перила, он подтягивал себя кверху, с трудом преодолевая каждую ступеньку, расталкивая плотный и горячий дым.

— Немножко, еще немножко… — вспомнил Сашка, и перед ним проплыло Лелькино лицо с испуганными и сострадающими глазами.

Перила кончились. Не открывая глаз, он, как слепой, стал шарить вокруг себя, стараясь нащупать дверь на чердак.

Вот она! Доска качается — значит, она. Раскаленный тяжелый дым ударил в лицо.

На чердаке творилось что-то невероятное. Там в глубине что-то трещало и ухало. Даже сквозь зажмуренные веки Сашка почувствовал что-то красное, движущееся, огненное.

— Книжки, книжечки! — беспомощно позвал Сашка, будто эти книжки были щенятами и могли сами подбежать к нему.

Сашка протиснулся в дверь, уже ничего не чувствуя, кроме невыносимого, палящего жара. Сноп искр ослепил его. Он задыхался.

Он не мог не дышать. Но дышать было нечем. Он открыл глаза на мгновение и увидел охваченный огнем сундучок. Увидел остро, четко, ясно освещенную огнем каждую щель. С гудением из него било пламя.

Сашка глотнул жгучий, набитый искрами дым. Голова закружилась. Больше нельзя было ни дышать, ни жить…