— Он тебе не пара, — говорит Амма, когда Лалла возвращается с каменистой равнины.

Лицо Лаллы стало теперь почти таким же черным, как у Хартани: там, наверху, солнце палит гораздо сильнее.

— Уж не собираешься ли ты замуж за Хартани? — спрашивает иногда Амма.

— А почему бы и нет? — отвечает Лалла, пожимая плечами.

Замуж ей вовсе не хочется, она и не думает о замужестве. При мысли, что она может выйти за Хартани, Лалла смеется.

И однако при первой же возможности, посчитав, что закончила свою работу, она уходит из Городка и идет к холмам, где живут пастухи. Это на востоке, там, где начинаются безводные земли и высятся скалы из красного камня. Она любит шагать по белой-белой тропинке, петляющей между холмами, слушать пронзительное стрекотанье цикад и разглядывать змеиные следы на песке.

Но вот уже слышится пересвист пастухов. Пастухи — большей частью мальчишки и девчонки — разбредаются по холмам со своими овцами и козами. Они пересвистываются, окликая и подзывая друг друга или отпугивая диких собак.

Лалла любит бродить между холмами, щурясь от слепящих белых лучей, под льющийся со всех сторон свист. У нее даже мурашки пробегают по коже, несмотря на жару, и сердце начинает учащенно биться. Иногда она, забавы ради, отвечает пастухам свистом. Это Хартани научил ее свистеть, заложив два пальца в рот.

Выйдя на дорогу и увидев ее, пастушата сначала держатся поодаль: они недоверчивы. Лица у них гладкие, цвета обожженной меди, лбы выпуклые, а волосы удивительного цвета — почти красные. Это солнце и ветер пустыни обожгли им кожу и волосы. Одеты они в лохмотья: мальчики в длинных рубахах из сурового полотна, а девочки в платьях, сшитых из мешков из-под муки. Они не подходят близко, потому что говорят на языке шлехов и не понимают языка жителей долины. Но Лалла любит пастушат, и они ее не боятся. Иногда она приносит им поесть — немного хлеба, печенья или сушеных фиников, то, что ей удалось взять украдкой из дома Аммы.

Они подпускают к себе только Хартани, потому что он такой же пастух, как и они, и не живет в Городке. Когда Лалла уходит с ним вдвоем далеко на каменистую равнину, пастухи прибегают туда, бесшумно перепрыгивая с камня на камень. Но время от времени они свистят, чтобы предупредить о своем появлении. Прибежав, они окружают Хартани и быстро-быстро лопочут на своем диковинном языке, напоминающем птичий щебет. А потом так же быстро убегают по каменистому плато, продолжая свистеть, иногда Хартани пускается за ними следом, да и сама Лалла пытается их догнать, но она не умеет бегать так быстро, как они. Они оглядываются на нее, громко смеясь, и продолжают бежать дальше, оглашая воздух взрывами веселого смеха.

На белых камнях посреди равнины они делят между собой свой завтрак. Под рубахой на груди в холщовой тряпице они носят с собой немного черного хлеба, фиников, инжира и сухого сыра. Они дают по кусочку Хартани и Лалле, а Лалла взамен угощает их белым хлебом. Иногда она приносит красное яблоко, купленное в лавке. Тогда Хартани вынимает свой маленький ножик без ручки и режет яблоко на мелкие дольки, чтобы каждый получил по кусочку.

Как хорошо на каменистой равнине после полудня! Солнечные блики без устали порхают по изломам камней, и все вокруг так и искрится. Небо глубокого темно-синего цвета, его не затмевает та белая дымка, что поднимается над морем и реками. Когда налетает сильный ветер, приходится прятаться между уступами скал, чтобы не замерзнуть, и тогда слышно только, как над землей и в кустарнике свищет ветер. Это напоминает рокот моря, только ветер поет медленнее, протяжнее. Лалла прислушивается к шуму ветра, к тонким голосам пастушат и отдаленному блеянию стада. Эти звуки она любит больше всего на свете, а еще крик чаек и плеск волн. Когда слышишь эти звуки, кажется, что на земле не может случиться ничего плохого.

Однажды в такой день, поев хлеба и фиников, Лалла пошла следом за Хартани к самому подножию красных холмов, туда, где тянутся пещеры. Там пастух ночевал, когда наступала засуха и козам в поисках новых пастбищ приходилось забираться все дальше. В красной скале зияют черные отверстия, наполовину скрытые колючим кустарником. Некоторые из них кажутся не больше норы, но стоит вползти внутрь, пещера расширяется и становится просторной, как дом, и в ней так прохладно.

Лалла вползла в пещеру на животе следом за Хартани. Вначале она ослепла от темноты и испугалась.

«Хартани! Хартани!» — позвала она.

Пастух возвратился, взял ее за локоть и втащил вглубь. Когда глаза ее стали что-то различать во мраке, Лалла увидела большую залу. Стены здесь были очень высоки — и не разглядишь, где они кончаются, и все в пятнах, серых и синих, в янтарных и медных потеках. Воздух казался серым из-за скупого света, проникающего в отверстия скалы. Лалла услышала громкое хлопанье крыльев и прижалась к пастуху. Но это были всего лишь летучие мыши, потревоженные во сне. Шурша и шелестя, перелетали они подальше, в глубь пещеры.

Хартани уселся на большом плоском камне в центре пещеры, и Лалла устроилась рядом с ним. Они вместе стали смотреть на ослепительный свет, проникавший сюда через устье пещеры. В самой пещере царит сумрак и сырость вечной ночи, а снаружи, на каменистой равнине, солнечный свет слепит глаза. Словно это другой мир, другая страна. Словно ты оказался на дне морском.

Лалла молчит, говорить ей не хочется. Как и Хартани, она погружается в царство ночи. И взгляд ее темен как ночь, а кожа смугла.

Лалла чувствует, как на нее веет теплом от Хартани, а свет его взгляда мало-помалу проникает в нее. Ей так хотелось бы стать ближе ему, найти доступ в его мир, быть по-настоящему с ним вместе, чтобы он мог наконец ее понять. Она приближает губы к его уху, вдыхает запах его волос, его кожи и тихо, почти беззвучно произносит его имя. Их окружает сумрак пещеры, он обволакивает их легкой, но надежной пленкой. Лалла явственно слышит, как по стенам пещеры стекают ручейки, как вскрикивают во сне летучие мыши. Она касается щекой щеки Хартани, тело ее обдает странная, жаркая волна, а голова начинает кружиться. Жар солнца, пропитавший за день их тела, теперь медленно расходится от них длинными, горячечными волнами. Дыхание их смешивается, сливается в одно, в словах больше нет нужды, важно лишь то, что они чувствуют. Это еще не изведанное ею опьянение рождено в короткие мгновения сумраком пещеры, словно каменные стены и влажная тьма годами ждали их прихода, чтобы выпустить из плена свои чары. Хмельной вихрь закружил Лаллу, она отчетливо слышит биение своей крови в жилах, которое сливается с шорохом стекающих по стене капель и вскриками летучих мышей. Ей кажется, что тела их составляют одно целое с пещерой, а может, они пленники в утробе какого-то великана.

Запах коз и овец, идущий от Хартани, смешивается с ароматом девичьей кожи. Ладони Лаллы горят, на лбу выступает пот, волосы слипаются.

И вдруг Лалла перестает понимать, что с ней происходит. Ей делается страшно, она встряхивает головой, пытаясь вырваться из объятий пастуха, который прижал ее локти к камню и обвил ее ноги своими длинными, крепкими ногами. Лалла хочет крикнуть, но, словно во сне, из горла ее не вырывается ни звука. Влажный сумрак смежает и туманит ей глаза, тело пастуха, навалившееся на нее всей своей тяжестью, не дает ей дышать. И вдруг словно что-то прорвалось в ее горле, она кричит, и голос ее громом прокатывается по стенам пещеры. Внезапно разбуженные летучие мыши начинают кружить над ними, шурша и хлопая крыльями.